Всячина

— Нет, война, конечно, есть. Но — последняя. Итоговая, так сказать. А вы никак не хотите ее закончить. То есть, даже мешаете.

— Потому что жить-то всем хочется. А нам, последним оставшимся, с темными силами никогда не смириться.

— Да нет же никакой темной силы!

Из тени за спиной дознавателя выдвинулся священник, всматриваясь пристально.

— Так говоришь, темной силы нет?

— Нет! — уверенно кивнул архангел.

— А светлой — тогда?

— И светлой — нет!

— То есть, ты — вовсе не со светлой стороны, я тебя правильно понял?

Гавриил задумался. Если темной стороны нет, то и светлой тоже — это правильно. Но сам-то он тогда — какой? То есть, что значит — какой? Такой, каким нужен своему повелителю. И не имеет значения цвет маховых перьев в крыльях. Никакого значения это просто не имеет.

— Я, — сказал он мудро, — ни с какой такой стороны. Потому что самих этих сторон просто-напросто никаких нет.

— Отрицаешь, выходит, ад и сатану, повелителя его?

— А-а-а… Я все понял! То есть, понял, что это вы просто ничего не поняли! Вы считаете, что война идет между адом и раем? Так это совсем не так! Не может быть такой войны! Это как, представьте, война между переплетным и печатным цехом в типографии. Как война между историческим и геологическим факультетом в университете.

— Говори, говори, мы слушаем тебя.

— Нет иного повелителя ада, кроме единого Вседержителя. Он же владеет и раем. И всей Вселенной. И всем, что измыслит и создаст своею волею. И сатана, которого поминаете через раз, есть один из его ангелов, наказанный и изгнанный с небес под землю, в темноту преисподней. Но это — его ангел! И подземные чертоги — тоже его! И ад, и огненные озера, и сковородки под грешниками, и Сизиф, отрабатывающий свой грех — это все божье, все по его повелению и по его указу.

Священник слушал, смурнея лицом и темнея глазами.

— Так ты говоришь, что черти эти — по божьему повелению в бой идут?

— Да!

— И что война эта — его личная воля?

— Да! — радостно кивнул Гавриил.

— И мы, как ты говоришь, должны по его воле открыть ворота и сдаться? И закончится война. И больше не будет войн?

— Да! Вот же, понимаете всё!

— Посиди тут пока… Посовещаться нам надо.

…

— Что скажете, батюшка? Вы у нас главный эксперт на сегодня. Остальные совсем еще молоды, неопытны.

— Что тут можно сказать… Бог наш всемилостив, всеблаг… Но и всемогущ притом. Это мы признаем, в это верим. И если надо ему уничтожить род людской, так его воли простой хватит для того. Если же мы тут, кучка ведь нас, мало, но отбиваемся от адских орд, то — была ли на их победу воля божья? Не может же так быть, что наша оборона — сильнее божьей воли?

— Ну, ты сказанул, отче… Прости меня, грешного…

— Вот я и думаю. Думаю, выходит, засланный у нас переговорщик. Умы он нам пытается повернуть не в ту сторону. Или хочет убедить, что бог не всемогущ. Так, а кто у нас не всемогущ? С кем борется всю жизнь человек, чтобы достичь в конце идеала и попасть в райские кущи? С диаволом. С сатаной. С искусителем-змеем. Вот и выходит, что это змей прокрался к нам. Искушает. Ну, ладно…

— Так, что, опять святой водой его полить?

— Этого — бесполезно. Не вредит ему вода. То есть, вредит, конечно, но не так сильно. Этого — сжечь, полагаю. А не сгорит, так утопить. Уж оттуда-то, со дна, не выберется. Особенно, если груз хороший к ногам прикрепить.

— Но ведь — переговорщик все-таки… Нельзя ведь, вроде?

— И что теперь? Мы — последняя твердыня. Нет для нас иного конца, кроме смерти. Все одно — помирать. Так надо перед своей смертью нанести побольше вреда этим тварям. Вишь, какого к нам прислали… Белого, да блескучего. Не из последних он у них, видать. Вот его и казнить смертию самой жестокой. И пусть эти смотрят. Пусть кидаются ему на выручку. И тех всех побьем. Нам все одно отступать некуда. Пусть весь мир против нас, мы же — с богом. И никто же на ны!

Предчувствие

Ему приснилась мама. Она тихонько стучала в дверь и ласково говорила:

— Стасик, проснись! Пора идти в школу!

Он вскочил сразу. Кто-нибудь может посмеяться, но он всегда верил своей маме. Даже сейчас. Именно сейчас. И если она сказала, что уже пора — значит, пора. Хотя и темно еще на улице.

Стараясь не скрипеть полами, наступая у самой стены, он прокрался в прихожую и долго слушал. Дверь в квартире была хорошая, железная. Тут повезло ему, что ни говори. Два дня отсыпался, закрываясь на крепкий засов. Правда, ботинки все равно не снимал. Во-первых, стекло по всему полу, а во-вторых — вот такой иногда бывает сон. Срочный.

А раз такой сон… Рюкзак на плечи — на оба плеча, а не как некоторые в школу ходили! Открыть дверь, выскользнуть — и к балконам и наружным лестницам. Туда, откуда можно быстро спуститься или подняться. И слышно все вокруг не так, как в квартире.