Всячина

Внучка… У меня внучка. Это же что, значит, у меня есть дети, выходит? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, как минимум один деть. Иначе — откуда бы тогда была внучка? Кто же у меня, интересно, сын или дочь? Как же быстро растут дети. А когда была свадьба? Кстати, а моя-то собственная свадьба — была она? Вот с этой вот… Как они говорят — Мария?

— Маш, — медленно выталкивают онемевшие губы. — Ты уж не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я теперь — дедушка. Не пацан какой, не салабон, в натуре.

— Ну, за деда с бабкой, — поднимается толстый сержант.

— Пля…, — плямкаю я губами. — Сержант, пля… А сколько всего тех банок было?

— Две, а что? — удивляется он. — Я одну всего и взял.

Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой самой банке утопил?

Я молча бью рукой со стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на грязный деревянный пол, прижатый мужиками.

— Все уже, все… Спокойно, Длинный. Руку, руку ему держи! Ишь, какой норовистый стал. Резкий какой. А помнишь, в армии-то был он спокойный-спокойный…

Голоса уплывают в темноту.

И все-таки эта вишневая была на спирте!

Последняя твердыня

— Хорошо идут, черти!

Черти опять, как и всегда, шли хорошо. Плотными черными шеренгами, покрывающими без просвета все поле боя от горизонта до горизонта, под строгую барабанную дробь, плечом к плечу. Молча. В ногу.

Напряжение нарастало.

— В психическую пошли… Ишь, напугать думают. Нас — напугать!

— Да что там они могут думать? Послали их — вот и идут. Им ведь назад вернуться, повернуть куда-то, никак нельзя. Да и бунтовать все равно невозможно. Ниже них все равно нет никого.

— Внимание всем! Э-э-э…В каком смысле — ниже?

— Ну, ад — так ведь ниже и никого.

— Всем — огонь! То есть, тьфу… Вода!

Огонь не брал жителей ада. Огнем стреляло их собственное оружие. Люди в своей последней твердыне отбивались водой, которую непрерывно отмаливали и освящали последние оставшиеся в живых священники из бывшего сводного отборного «святого» полка.

Легендарный полк побывал в каждой крупной битве. Но если врагов нисколько не уменьшалось, а как бы даже и не росло их количество, то нового священника, да такого упертого, такого правильного и праведного — его ведь и за год не воспитаешь. Вот и рассеялся постепенно полк. А ведь как били противника! Одной молитвой — залпом! А одновременное залповое благословление — оно ведь просто развоплощало порождения тьмы. Не оставалось от них ничего, никакой потусторонней дряни. Теперь последние оставшиеся в живых священники стояли вкруг озера и святили воду, которую тут же пожарными рукавами подавали на передовую.

…

— Они снова отбились? Опять?

— Так точно!

— Да что у вас тут творится, в конце концов? Сколько можно уже? Послать им переговорщиков. Разве не понятно еще, что все равно проиграют — чего же сопротивляться? Чего тянуть? Ну, твердыня у них, твердыня — это точно… Но — последняя все же! Крайняя, как они говорят. Пусть уж сдаются, наконец, да закончим с этим делом. И будет, как сказано нам свыше.

— Переговорщиков они просто расстреливают издали. Не подпускают к воротам. Подлые люди…

— Кого слали?

— Белиала слали, Бегемота… Лучших из лучших!

— Ну, так ангела им тогда пошлите, что ли. Вон, даже из архангелов можно взять… Тогда выслушают — никуда не денутся!

— Будет исполнено!

…

Гавриил ругался, как пьяный сапожник, стряхивая грязные капли воды с белых ангельских крыльев. Даже хуже ругался, как строитель — те в области ругани покрепче сапожников будут.

Стрелки на стене замерли, прильнув к прицелам.

— Не горит?

— Не горит.

— Залп!

И снова потоки грязной воды окатили архангела с головы до ног, скатываясь в неопрятные жирные лужи у сияющих золотом ангельских сандалий.

— Да вы, блин, с ума там посходили, что ли? Кончайте эти ваши безобразия! — кричал Гавриил, обращаясь к хмурым лицам, смотрящим на него из амбразур. — Что, ангелов, так вашу, никогда вживе не видели? Я же вам сейчас Михаила приведу — будете знать тогда, как обливаться! А то, ишь ведь, не нравится им главный помощник людей… Не хотят они, понимаешь, по-доброму… Открывай ворота! Открывай! Говорить будем!

В темном подвале от крыльев Гавриила и от нимба его разлилось доброе теплое сияние, стало светло, как под лампочкой.

— Сидеть! — рявкнул здоровый краснорожий охранник с плечами шириной в метр. — Сидеть, так твою и перетак и два раза так!

— Спокойно, сержант, — дознаватель прошагал к своему столу, уместился на тесном стуле, протянув со стоном в сторону раненую ногу. — Ну? Говорить будете или как и зачем?

— Прошу встречу с командованием и всем гарнизоном последней твердыни! То есть, не прошу, конечно — требую!

— Требуют они. Чуть что — сразу требуют. А сами, значит, с той стороны пришли…

— Да нет же никакой «той стороны»! И просто не было никогда!

— Ага. И войны, значит, никакой нет. И черти эти в атаку не ходят по двадцать раз на дню. И сатана здесь совершенно с краю и никак не влияет… Вы говорите, говорите. Запись идет.