Участники экспедиции посещали маленькие островки, водружая на них красные флаги, бороздили высокоширотные воды, пробивались сквозь льды. В те же дни «Садко» спас 23 человека с гидрографического судна «Хронометр», потерпевшего бедствие в море. Все время на ледокольном пароходе работал эхолот, уже успевший получить в Арктике «права гражданства». Вот только ледовой разведки у них не было: самолет Ивана Ивановича Черевичного, тогда начинающего, а впоследствии выдающегося полярного летчика, Героя Советского Союза, сгорел при заправке горючим. «Садко» вынужден был делать разведку льдов собственным, не очень-то могучим корпусом, почти не получая сведений о том, какова обстановка на трассе.
Обстановка же складывалась хуже некуда! Одно за другим застревали в тяжелых льдах, становились на вынужденную зимовку суда, даже целые караваны под проводкой ледоколов (всего по окончании навигации 1937 года в Арктике остались на зиму 26 судов — практически весь ледокольный и транспортный флот Главсевморпути). «Садко» то и дело бросали на помощь попавшим в плен судам, и он, как мог, выручал. Беда, однако, подкрадывалась с другой стороны: на судне кончался уголь. Началась затяжная радиопереписка начальника экспедиции Самойловича
В ответ он получал крайне сбивчивые и нервные, подчас исключающие друг друга распоряжения. Только к середине октября, когда на «Садко» оставалось угля всего на несколько суток ходу, руководство осознало серьезность ситуации. «Садко» и двум оказавшимся по соседству пароходам, «Седову» и «Малыгину», разрешено было уходить на восток. Однако разрешение безнадежно опоздало, мощные льды Центральной Арктики, придвинувшиеся к побережью, преградили судам дорогу возле острова Бельковского (к западу от Новосибирских островов). Из-за острейшей нехватки угля пароходы не могли попробовать пробиться на форсированном режиме машин, не помог и аммонал, которым попытались было расчистить путь. 23 октября 1937 года три судна встали во льдах в нескольких сотнях метров друг от друга. Встали на вынужденную, не предусмотренную планами зимовку. Три ледокольных парохода, 217 человек на борту.
Теперь необходимо было законсервировать все механизмы, а для начала погасить котлы, отключить паровое отопление, воду, свет, то есть сделать все, чтобы сэкономить уголь для отопления, чтобы пережить зиму в надежде на будущую навигацию, когда можно будет попытаться вырваться. На имя старшего по каравану капитана «Садко» Н. И. Хромцова пришел радиоприказ начальника Главсевморпути О. Ю. Шмидта: «Сознаем ваши трудности. Постараемся с возвратом света, т. е. в феврале, направить к вам отряд тяжелых самолетов для вывоза лишних людей».
Между тем руководителя у тех 217 человек еще не было. Начальство считало таковым Николая Ивановича Хромцова, и в том имелась логика: опытный судоводитель-полярник, обаятельный, знающий, он пользовался уважением и своего экипажа, и моряков-соседей, у которых были собственные, также очень дельные и любимые капитаны. Однако сам капитан Хромцов придерживался иного мнения: возглавить зимовку он предложил профессору Самойловичу. Однако тот решительно отказался. Почему?
На такой вопрос никто, кроме него самого, ответить не может, а в предварительном отчете о событиях 1937/38 года, последней своей работе, до сих пор не опубликованной, Рудольф Лазаревич не дал никаких объяснений. Возможно, он плохо чувствовал себя — как-никак, ему уже подкатывало под 60 и давно пошаливало сердце. Быть может, считал, что не имеет морального права встать во главе зимовки, ибо сам до того ни разу не зимовал в Арктике? Да, это не обмолвка: полярник с мировым именем зимовал до 1937 года разве что в Архангельске, а тут предстояла полярная ночь за 75-й параллелью…
В тот же день три капитана, Хромцов, Швецов и Корельский, направили без ведома Самойловича такую радиограмму Шмидту: «Просим назначить начальником группы зимующих судов профессора Самойловича как самого авторитетного для всего личного состава». Через двое суток последовал ответ: «Начальником зимовки назначаю профессора Самойловича. Товарищу Самойловичу немедленно приступить к организации консервации и сохранения судов, а также к налаживанию научной и учебной работы. О намеченном плане информировать меня». Рудольф Лазаревич радировал в Москву: «Благодарю за доверие. Опираясь на помощь капитанов, помполитов, всего личного состава, питаю глубокую уверенность в благополучном исходе зимовки».