Вся жизнь - экспедиция

О полярных плаваниях директора Арктического института в начале и в середине 30-х годов пресса сообщала не очень подробно: слишком уж «тихими» на фоне всего происходившего на Крайнем Севере были эти экспедиции. В четырехтомной «Истории открытия и освоения Северного морского пути» им уделены считанные абзацы, однако, если приглядеться к тем рейсам повнимательнее, выявится немало поучительного и любопытного.

Тридцатые годы XX столетия. Еще не плавает в полярных широтах ни один настоящий корабль науки, кроме небольшого «Персея», которому не положено заходить в ледяные моря. Не летают над головой спутники, дающие координаты судна, сообщающие метеоинформацию, нет точнейших навигационных приборов, нет даже надежных крупномасштабных карт и схем морских течений, дрейфа льдов, глубин… Нет, грубо говоря, ничего из того богатейшего арсенала средств, которыми исследователи располагают в наши дни. Но как раз тогда, в 30-е годы, трудом и доблестью полярников на суше и на море были созданы карты берегов, ветров, течений, движения ледяных полей, построены десятки научных зимовок, по сей день несущих круглосуточную вахту в Северном Ледовитом океане. Вот почему экспедиции 30-х годов можно считать новаторскими, первооткрывательскими.

Организуя экспедиции, Рудольф Лазаревич понимал, что добротно снарядить судно в очередной рейс — это еще не все. Он требовал от участников экспедиции максимальной «отдачи» науки: ему всегда хотелось испробовать методическую новинку, испытать только что появившийся прибор. Не последнее место занимал выбор района работ, Самойлович всегда старался разглядеть перспективу, расширить рамки изучаемой ледовой акватории.

Как не просто проводить исследования в арктических морях! Ведь не люди и приборы, не планы и программы, а льды в значительной мере обусловливают и сроки, и качество работ. Можно, планируя исследования, облюбовать самое что ни на есть заманчивое местечко — и не попасть туда ни в этом, ни в следующем году. Можно в конце концов добраться до цели — и через несколько часов бежать оттуда из-за внезапно сплотившихся ледяных полей. Трудности усугублялись тем, что в распоряжении экспедиций 30-х годов имелись небольшие гидрографические кораблики и только несколько более или менее солидных ледокольных пароходов, таких, как «Садко», «Седов», «Малыгин», «Сибиряков», «Русанов». Но эти суда были предназначены отнюдь не для научных работ, а для снабжения грузами отдаленных полярных станций и портов. Случалось, что ледокольный пароход, зафрахтованный на всю навигацию Арктическим институтом, внезапно снимался с задания и срочно направлялся на помощь застрявшему во льдах «коллеге». Сотрудники же экспедиции оказывались в этом случае всего-навсего нежелательными пассажирами, «балластом»…

Надо ли добавлять, что на таких судах-тружениках, где каждое жилое место ценилось на вес золота и твиндек был оборудован двухъярусными нарами (здесь обычно располагались едущие на зимовку и с зимовки пассажиры-полярники), не было ни лабораторий, ни помещений, предназначенных для крупногабаритных приборов. Каким-то непостижимым образом Самойлович сумел настоять на том, чтобы (пусть в ущерб комфорту, и без того призрачному) несколько жилых кают на судне приспособить под лаборатории, и нововведение оказалось на редкость эффективным: прямо по ходу корабля, по мере того как из морских глубин поднимались на палубу образцы воды и грунта, фауны и флоры, в этих лабораториях проводилась быстрая первичная обработка «даров океана». Это позволяло сразу же оценивать добытые данные, высказывать, уточнять и опровергать гипотезы.

В самом начале 30-х годов на «Русанове» и еще на нескольких полярных судах впервые появился новый прибор — эхолот (еще не эхолот-самописец). Теперь без него обходятся разве что речные трамвайчики, а тогда… Что и говорить, моряки смотрели на диковинку, затаив дыхание, а эхолот, словно в насмешку, капризничал, выдавал неверные цифры, что порождало во многих и скептицизм, и законную опаску — как бы не врезаться в подводную банку, уповая на чудо-прибор! Но Самойлович трогательно привязался к эхолоту и всячески ратовал за его широкое внедрение.

«Русанов» работал в Карском море. Одновременно ему было поручено доставить стройматериалы и группу строителей на крайнюю северную оконечность Евразии — мыс Челюскин. К тому времени лишь три-четыре судна сумели дойти до тех берегов, и потому понятно волнение, с каким моряки и ученые ступили на неприветливую, но легендарную землю. Развернулось строительство обсерватории (через два года ее возглавил Иван Дмитриевич Папанин).