Вся синева неба

В кухне у ржавой газовой плиты Жоанна смотрит в грязное окошко на усадьбу Ипполита в окружении гор. Долины прекрасно видны уже несколько дней, с тех пор как весна вступила в свои права и облачный покров в небе поднялся выше. Но пейзажа она не видит. Ее мысли далеко. Она думает о картине, которую наконец закончила сегодня поздно ночью. Когда все в пристройке уснули, она устроилась в кухоньке за чашкой зеленого чая и решила закончить эту картину, начатую три месяца назад. Она рассеянно смотрела на подоконник, где еще красовались маленькие елочки из веток, которые они сделали к Рождеству. Задержала на них взгляд. И с грустью отметила, что та пора кажется ей теперь очень далекой. Запах апельсинов. Смятые фантики от конфет. Пазл из пятисот деталей. Тогда-то она и начала портрет Эмиля, лежащего на кровати и пишущего. Они занимались любовью в тот вечер. Она оставила незавершенную картину на подоконнике. А потом была не в силах ее закончить. Рождественский сочельник прошел, и после этого все разладилось. Он никогда больше не был самим собой.

Жоанна отводит взгляд от окна и долин, заметив в кухне Эмиля. У него опрокинутое лицо. У него часто бывает потрясенный вид с тех пор, как он застрял там, с тех пор, как пытается совместить свою реальность с окружающей. Она смотрит, как он садится за деревянный стол и спрашивает Ребекку, одну из канадских девушек:

— Какой сегодня день?

Ее взгляд снова ускользает, на этот раз в кастрюлю с зеленым горошком. После Рождества временные провалы превратились в настоящие путешествия туда, в его другую реальность, в другое пространство-время, где всплывали персонажи из прошлого. Он оставался там дни и дни, иногда недели. В тех редких случаях, когда он возвращался сюда, он был нервным и дерганым. Она в конце концов пожелала ему вообще не возвращаться, хотя ей было больно, потому что по своему Эмилю, прежнему Эмилю, еще не застрявшему там, она скучала.

Когда он вернулся в первый раз, он как будто успокоился, увидев ее. Это было ночью. В середине января. Он прошептал ее имя, и она едва не лишилась чувств от облегчения, потому что уже две недели он смотрел на нее, не узнавая.

— Жоанна…

Она повернулась к нему лицом, дрожа, как в лихорадке. Лунный серпик за открытым окном освещал его плечи, шею, улыбающееся лицо. Он был счастлив.

— Мы еще у Ипполита? — прошептал он.

И она кивнула, не уточняя, что Рождество давно прошло и что он исчез там. Он обнял ее, и она расслабилась, окутанная его теплом. Они лежали неподвижно, обнявшись. Жоанна почти уснула, молясь, чтобы завтра утром он был еще здесь, с ней, как вдруг снова зазвучал его голос:

— Все инструкции записаны на листке бумаги. В черном блокноте. Я подсунул его под резинку обложки.

— Что?

Ей было трудно вынырнуть из сна и осознать сказанное.

— Инструкции, как отдать блокнот моим родителям.

Ей подумалось, что он, возможно, все же почувствовал, что исчез надолго и может больше не вернуться. Что по этой причине он заговорил об инструкциях. Она кивнула:

— Хорошо. Я сохраню этот листок у себя.

— Так будет лучше.

Эмиль замолчал, успокоенный. Поиграл руками Жоанны, ее пальцами, удивляясь, какие они маленькие, покрутил обручальное кольцо на безымянном. Поиграл еще с кольцом в полутьме спальни, а потом уснул с умиротворенным видом.

В следующие разы, когда он возвращался, он уже не был в себе и не казался спокойным. Был в смятении, дерганым, нервным. Одно его возвращение ознаменовалось панической атакой, и тогда она пожелала ему больше не возвращаться. Да, все разладилось после Рождества, и Жоанна была не в силах дописать эту картину — портрет спокойного Эмиля той поры, когда им двоим была дарована последняя передышка и они не знали, что она последняя. Ей потребовалось время. Три месяца. Время, чтобы переболеть и оплакать, чтобы закончить свой труд и чтобы решиться покинуть усадьбу Ипполита.

— Как дела? — спрашивает Ребекка, видя, что Жоанна притихла над своей тарелкой.

— Все хорошо.

Ребекка и Эмма, две девушки из Канады, двадцати и двадцати одного года, путешествуют по Европе, а на родине их ждет учеба в языковом университете в Торонто.

— Мы хотим приготовить вам канадское блюдо сегодня вечером, — говорит Эмма со своим сильным акцентом.

Выдавив улыбку, Жоанна кивает.

— О… Что же это будет?

— Мясные хлебцы.

Эмиль рядом с ними ест молча. С некоторых пор ему трудно участвовать в разговорах. Он стал дерганым, рассеянным. Ему редко удается сосредоточиться на одном деле больше чем на несколько секунд. Тоже, видимо, симптомы болезни.

— Что это такое?

— Это вроде жаркого из рубленого мяса с размоченным в молоке хлебом, луком и…

— И яйцами, — подхватывает Ребекка. — С изрядной дозой специй.

Жоанна усиленно изображает энтузиазм.

— Звучит вкусно.

Никто, кажется, не помнит, что она не ест мяса. Раньше помнил Эмиль. Сколько усилий он прилагал, чтобы готовить ей вегетарианские блюда! Новый Эмиль чаще погружен в задумчивость, наверно, накатывают давние воспоминания. Он говорит мало. Да и разговоров толком не слушает. Три девушки поднимают головы, когда он резко встает.