Всеволод Кочетов и его opus magnum

Тургенев не отвечает на этот вопрос впрямую, но это очевидно и, так сказать, вытекает из исторической миссии родной страны — из рокового свойства России съедать своих лучших людей, как сказал умирающий Блок, подводя итог своей жизни, «как глупая чушка — своего поросёнка». Россия — это не степь, по которой мчится вскачь какая-то там кобылица из романтических фантазий того же Блока, а, как он убедился на своём печальном опыте, глупая чушка и, с другой стороны, огромное утробно булькающее анонимное болото, в котором разлито, размыто расплывчатое, но агрессивное общественное мнение, но нет ни цели, ни смысла. Похоже, от попытки создать из этого болота нечто стройное, целесообразное, структурированное отказался даже Сталин, трагически убедившись, что болотная жижа мало подходит для монументального строительства. Вернее, совсем не подходит. Показательным, например, было его поведение на церемонии открытия первой ветки московского метро. Сталин начал это торжество с приветственной благодарности метростроителям, но собравшиеся, неожиданно для него, начали, по своему почину, славить его лично, словно какое-то божество. Сталин пытался призвать их к порядку, объяснить им, что это именно они — создатели и хозяева метро, но люди этого слышать не хотели и продолжали восхвалять вождя. И тут Иосиф Виссарионович, видимо, осознал, что эти рабы так и не поняли, что их освободили; осознал, что им очень уютно, привычно чувствовать себя крепостными, а его считать не простым, хотя и высокопоставленным руководителем, а великим барином. Культ Сталина создавал не Сталин и даже не его прихлебатели и приспешники: его создавала сама утроба этого болота, сам народ, для которого, как для лакея Фирса, воля, освобождение от крепостной зависимости, стала несчастьем. (То-то удивился бы Кочетов, узнав, что свободные труженики, воспетые им массовые «Журбины», не понимают смысла и ценности свободы и хотят считать себя крепостными!) И Сталин махнул рукой: он знал, как сражаться с железом, но не умел сражаться с тестом, каким и был его народ — люди, не хотевшие быть гражданами, при всех возможностях для этого, но предпочитавшие оставаться подданными. Но это тесто, это болото поглощает в России абсолютно всё. В России ненавидят профессионализм и энтузиазм. Профессионалы и энтузиасты — это истинные враги народа, который сделает всё, чтобы их утопить и постепенно задушить в своём тухлом и насыщенном болотными газами тесте.

Сталину было обидно и, видимо, бесконечно горько, что в нём, одном из разрушителей самодержавия, народ и видел своего царя, и хотел обожать его как царя. Он не хотел быть ни царём, ни жрецом; у него был и хороший вкус, и печальный опыт: он ещё в детстве и юности накушался, до отвращения, и жреческого, и самодержавного. А вот народ — нет; его устраивает привычное крепостное состояние, независимо от социального строя, как бы радикально он ни менялся в своих экономических и идеологических основах. В нём нет ничего ни сознательно-монархического, ни сознательно-религиозного, ни даже сознательно-советского, но есть инстинкт: мы крепостные, и нам нужен великий барин, император в сапогах и кителе, Pontifex maximus во френче и с трубкой. Ну и чёрт с вами, о чём спорить с такими людьми, как их можно убедить? К такому, судя по всему, выводу пришёл Сталин, и его преемники продолжали эту традицию крепостных отношений подданства более или менее талантливо и уместно.