Всевидящее око фараона

Еще было странно видеть повсюду красные транспаранты, отсутствие привычных в Париже вывесок над лавками и магазинами. Нет, они, конечно, были, но очень мало и какие-то скудные. О содержании прилавков говорить и вовсе не приходилось. Практически не было нарядной публики, даже на Невском и даже вечером возле ресторанов. Его жена в своих скромных по парижским меркам туалетах смотрелась на фоне советских гражданок королевой. Федор сам неоднократно наблюдал, как женщины оборачивались и смотрели ей вслед, с завистью и восторгом разглядывая ее туфельки, пальто или шляпку. На улицах, за исключением Невского проспекта, было довольно малолюдно, часто встречались повозки с лошадьми, хорошие экипажи были редкостью, было мало авто. Зато не было утомительных шумных парижских пробок на дорогах. Очень не хватало метро, в Париже с его помощью можно было быстро добраться почти в любой конец города. И вообще, передовой дух, царивший в обществе, свежие идеи и громогласные планы молодой России пока еще сильно расходились с бытовой и промышленной отсталостью. В жизни простого обывателя все было убого и неустроенно.

В молодой Стране Советов невозможно было купить ничего. В доставшейся их семье комнате из меблировки имелись лишь две скрипучие кровати — ни перин, ни подушек, ни одеял. Все это удалось купить на барахолке, но для этого Федору пришлось продать свой портсигар, преподнесенный ему в день рождения месье Дювалем. Было безумно жаль с ним расставаться. Это была изящная вещь, чистое серебро, к тому же он был дорог Федору как память. На остатки средств Анечка купила там же набор кастрюль и сервиз, скромный, но приличный. Приборы они, к счастью, привезли с собой.

Жизнь их проходила в каких-то походных условиях, с одной лишь разницей: конца этому походу видно не было.

Федора ужасно злила необходимость стоять в очереди в сортир по утрам, умываться в грязной, запущенной ванной с голой слепой лампочкой под потолком. Делить свой быт с чужими, неприятными людьми. Просыпаясь по утрам в своем закутке, он, глядя в потолок, ежедневно вопрошал: «За что?», и не находил ответа. Почему он оказался здесь, что он тут делает? Он не разделял идей коммунизма, его не мучила тоска по Родине, что он здесь делает? Потом переводил взгляд на спящую рядом жену, на ее несчастное даже во сне лицо, и сердце его пронзала щемящая жалость. Он нежно целовал ее в лоб и тихонько вылезал из постели, чтобы не разбудить. А затем шел умываться.