Всевидящее око

Его мать была из индейского племени гуронов, отец – франко-канадец, торговавший оружием. В детстве его похитили индейцы другого племени – виандоты, которых вскоре истребили более воинственные ирокезы. Папайя был единственным, кто уцелел в этой бойне. Мальчика спас торговец костями из Ютики[63]. Он дал Папайе христианское имя и взял к себе. Воспитание было суровым и сугубо религиозным. Папайя дважды в день посещал церковные богослужения, перед отходом ко сну читал катехизис и пел псалмы, а за неделю должен был выучивать наизусть семьдесят стихов из Библии. (Условия, в которых он рос, почти полностью совпадали с моими; единственное – Папайе разрешалось играть в карты.) Через шесть лет торговец костями умер от золотухи. Мальчик (тогда уже почти юноша) перекочевал в дом богатого владельца ткацких фабрик, который был не чужд благотворительности. Вскоре и этот богач отправился в мир иной, оставив Папайе наследство, проценты с которого составляли шесть тысяч долларов в год. Наследник остался в Ютике, но переехал в другой дом – добротный особняк из тесаного камня на Уайт-стрит. Круг интересов юного ученого был обширен. Он писал о причинах алкоголизма, ратовал за отмену рабства и попутно исследовал свойства черной белены. Постепенно Папайя заинтересовался исследованием характера и способностей человека по внешнему виду и размерам его черепа. Известность профессора росла, когда на самом пике славы он вдруг покинул Ютику и переселился в захолустный уголок Гудзоновских нагорий. С тех пор он общается с внешним миром в основном по переписке, моется дважды в год, а о своем прошлом говорит с изрядной долей саркастического юмора. Как-то его назвали «аристократическим дикарем», на что Папайя ответил: «Зачем же позорить мое звание гнусным прилагательным „аристократический“?»

Не знаю, может, его экстравагантное поведение – следствие строгостей, замучивших Папайю в доме торговца костями. Но факт остается фактом: ему нравится постоянно шокировать людей. Узнав о нашем приезде, профессор должным образом подготовился к встрече: повесил над входной дверью мертвую гремучую змею, а дорожку щедро посыпал лягушачьими косточками. Они вонзились в наши сапоги, словно булавки, и, когда профессор появился на пороге, мы с По ожесточенно выковыривали обломки проклятых костей. Невысокого роста, коренастый, он стоял с отсутствующим видом, будто вышел из дома для метеорологических наблюдений. Увидев профессора, По так и приклеился к нему глазами. От Папайи всегда можно чего-нибудь ожидать. Помнится, когда я приехал к нему впервые, он встретил меня в полном одеянии индейского вождя, размахивая каменным наконечником стрелы. Сегодня, по неизвестным нам причинам (возможно, он и сам толком их не знал), Папайя нарядился как голландский фермер былых времен. Он надел камзол и штаны из домотканого полотна, пояс с оловянной пряжкой и такие громадные сапоги, что в каждом из них уместился бы шестилетний мальчишка. Единственным предметом, никак не вязавшимся с этим нарядом, был орлиный коготь, висевший у него на шее. И разумеется, голландский фермер не додумался бы провести темно-синюю полоску от правого виска к кончику носа. Признаюсь, эту «боевую раскраску» я видел впервые.

Постепенно серо-карие глаза Папайи утратили отрешенность. В них блеснуло внимание.

– О-о, – пробормотал он, сразу же шагнув к По.

Схватив парня за руку, профессор поволок его к двери.

– Вы были правы! – крикнул он мне на ходу. – Замечательный экземпляр. Такой крупный орган!

Папайя словно боялся, что По сейчас вывернется и пустится наутек. Он чуть ли не силой тащил парня в гостиную, забыв про меня. Я не стал торопиться и задержался в профессорской передней. Все та же бизонья шкура, устилавшая пол. Знакомое чучело совки. Индейские плетки и ремни, развешанные по стенам, словно драгоценные реликвии. Когда же я добрался до гостиной, в пламени камина шипели и трещали насаженные на вертел яблоки. По восседал в кресле работы Дункана Файфа[64], а над ним стоял Папайя со своим меднокожим лицом и приплюснутым носом. Профессор довольно потирал кончики пальцев и улыбался. У него недоставало нескольких передних зубов. Остальные имели странный сероватый цвет.

– Молодой человек, не соблаговолите ли вы снять шляпу? – спросил он у По. – Прошу вас, сделайте одолжение.

Кадет нерешительно снял свою невообразимую шляпу и положил на брюссельский ковер.

– Не волнуйтесь, это совсем не больно, – ободряюще добавил он.

Если бы я видел профессора впервые, то усомнился бы в его заверениях. У него тряслись руки, как у юнца, впервые стаскивающего с женщины нижнюю юбку. И этими-то трясущимися руками он держал мерную веревку, обматывая ее вокруг самой выступающей части черепа По.

– Двадцать три дюйма. Не настолько крупный, как я думал. Пожалуй, меня несколько сбили с толку пропорции. Мистер По, сколько вы весите?

Сто сорок три фунта[65].

– А какой у вас рост?

Пять футов восемь дюймов. Точнее, восемь с половиной[66].