Всемирный следопыт, 1930 № 09

Погоня вынесла его на площадь. Он огляделся. Впереди, за длинным кружевом решетки неуклюжее, как слон, присевший на задние ноги, спало огромное здание. Собрав последние силы, беглец перелез через решетку.

У стены здания силы оставили его. Но это продолжалось недолго.

Он увидел окно! Окно было открыто!

Он не знал, что ждало его там, внутри. Он лез туда, как мокрый барсук в темную теплую нору…

_{Он лез туда, как мокрый барсук в теплую нору}

II. Встреча

Многоликая жизнь была у теней. Тени видоизменялись. Верблюд превращался в паука. Слон в зайца. Заяц шевелил ушами. Пробегали стада оленей. Шел рассвет — медлительный и неверный. Тени глядели со стен каморки на спящего старика.

Старик ворочался в непрочных сетях сна. Неспокоен и краток сон стариков. Оки спят как испорченные будильники. В любом часу их может пробудить сознание, сорвавшееся с истертой зубчатки сна, как звонок испорченного будильника.

Старик проснулся и сел на постели. Заботливо посмотрел он на ребенка, спящего в противоположном углу каморки, кряхтя и потягиваясь, оделся и вышел из каморки.

Он ковылял по длинному коридору к двери, ведущей в огромный зал, и задники его стоптанных туфель били по мраморным плитам пола, как плавники рыбы. Едва ступив за порог, он остановился. Меч, направленный в его грудь, неожиданно сверкнул перед ним.

Старик опешил, попятился, заморгал глазами, потом, улыбнувшись, прокрался в дверь под мечом.

Рука в железной перчатке толкнула старика вбок. Он схватил холодные железные пальцы перчатки, засопел носом и неуклюже столкнулся грудь о грудь с рыцарем, закованным в латы.

За плечами рыцаря белели фигуры юношей: юноши, присевшего для прыжка, юноши, мечущего диск, юноши, натягивающего лук стрелой…

Старик отодвинул фигуру рыцаря от двери, чтобы они не заграждала вход. Укоризненно причмокнув языком, он прошамкал:

— Не спится ей… ходит по залам… все переставляет…

Задники его мягких войлочных туфель прошлепали дальше и вдруг замолкли. Старик остановился, едва не споткнувшись о саркофаг мумии, лежащей на полу. Из щелей размалеванной крышки саркофага равномерно вырывалась пыль. Старик вздрогнул. Он услышал прерывистое дыхание спящего человека. Осторожно, будто стеклянную, он поднял деревянную крышку. В саркофаге спал человек. Перевязанная окровавленным лоскутом материи тяжела лежала на груди человека рука.

Старик протяжно вздохнул.

— Вот что творится теперь на свете, — прошептал он.

Глядя на спящего в саркофаге человека, старик вспомнил о неожиданных событиях, вторгшихся в его спокойную, однообразную жизнь….

Тридцать лет прослужил Маулан сторожем историко-археологического музея. Дочь его — Каури — росла и воспитывалась в этих стенах. Товарищами ее детских игр были фигуры археологической древности. Директор музея, профессор-англичанин (он умер пять лет назад), заинтересовался смышленой индусской девушкой и сделал ее своей ученицей. Шли годы как часы… Каури вышла замуж за индуса-студента, и Маулан остался одиноким. Маулан делил свое одиночество с мраморными философами… Шли часы как годы… Каури родила дочь. Муж Каури — член национального конгресса, был убит три дня назад на улицах Калькутты, во время демонстрации протеста против ареста Ганди… Каури сошла с ума. Маулан приютил сумасшедшую дочь и двухлетнего ее сына. Каури по ночам не спит. Бродит по музейным залам. Двигает фигуры. Раскрывает окна, ей душно, ее теснит горе. Вот и сейчас она бродит где-то здесь. Разыскивая ее, Маулан набрел на человека, спящего в саркофаге. Человек этот, вероятно, влез в окно, раскрытое Каури. Человек в саркофаге индус. Рука у него ранена — он бунтовщик…

Маулан вздрогнул. Мысли его оборвались, вспугнутые безумным криком его дочери, неслышно подкравшейся к нему.

— Отец! Это бог Озирис! — кричит сумасшедшая, и прямые черные волосы ее вздрагивают на ее плечах. — Ты слышишь, отец? Это бог Озирис, воплотившийся в фараона Рамзеса…

Человек в саркофаге, разбуженный криком, вскочил на ноги. Он не совсем еще пришел в себя от сна, глаза его беспокойно оглядывают старика и сумасшедшую.

Маулан качает головой.

— Нет, это не бог, это человек… это настоящий человек.

Маулан смотрит на раненую руку человека, прикладывает его здоровую руку к своему лбу и, низко склонившись перед ним, говорит:

— Мир и приют тебе, сын народа.

Беспокойная мысль не оставляет сумасшедшую. Она словно ищет кого-то, кто подтвердил бы истину ее слов. Искаженное лицо ее вдруг проясняется: она видит директора, неожиданно входящего в зал. Порывисто, как и все, что делают беспокойные сумасшедшие, она бросается к нему навстречу.

_{Она видит директора, входящего в зал}

— Профессор! Вы поймете меня… вот… бог Озирис, воплотившийся в фараона Рамзеса. Я требую почестей для Рамзеса.

Каури смеется пронзительным смехом.

Трое мужчин встречаются глазами. И раздаются три восклицания:

— Саиб!

— Джагат!

— Отец!

III. Друг Махатмы Ганди