Всемирный следопыт, 1930 № 10-11

Анфиса, упершись крепко каблучками «выступков» в доску, висела на руках, выгнувшись дугой, спиною к земле. Доска сначала нехотя, а затем все быстрее и быстрее пошла книзу, и снова взмыла кверху, ко уже над утесом. Косаговский на один только миг увидел высоко над собой лицо Анфисы. А затем доска снова улетела на озеро.

«А это стоит, пожалуй, хорошей мертвой петли, — подумал он. — Вот как надо испытывать нервы и сердце поступающих в летные школы».

Дребезг женского визга расколол вдруг нестройный говор толпы. Кричали где-то в задних рядах. Косаговский быстро обернулся, но увидел лишь испуганные лица, поднятые кверху. Он тоже посмотрел вверх, на пролетавшую над его головой доску качелей.

Анфиса не стояла уже на доске, а висела в воздухе, судорожно вцепившись обеими руками в правый канат. Встречным ветром оплело сначала ленты, а потом и косы ее вокруг одного из канатов так туго, что притянуло даже голову. Анфиса, испугавшись, дернулась с силой вперед, но потеряла при этом равновесие, сорвалась с доски и повисла в воздухе. К счастью, она еще не выпустила из рук каната.

— Держи! — задребезжали снова женские голоса.

А вскоре вся толпа вопила:

— Упанет!.. Господа!.. Погибла душенька!.. Останови!..

Парни, раскачивавшие качели, трусливо бросили веревки и юркнули в толпу. Освобожденная доска, с висящей на канатах Анфисой, обрадованно взмыла вверх и снова замерла на миг над озером.

За этот неизмеримо короткий миг Косаговский решился. Оттолкнув стоявшего впереди парня, он выпрыгнул на протоптанную в траве дорожку. Над нею и проносилась доска в своих стремительных размахах вперед-назад, вперед-назад.

— Куда ты?.. Ошалел! — завопила толпа. — Размозжит!..

«Промахнусь, опоздаю прыгнуть на тысячную долю секунды — конец! — подумал Косаговский, сгибаясь слегка в коленях и выставив ожидающе руки. — Отбросит на двадцать метров, переломав кости!»

Пыльный вихрь ударил в лицо. Косаговский распрямившейся пружиной взвился в воздух. Ладони коснулись канатов и сжали их.

«Есть!» — мысленно ликуя, крикнул он.

И тотчас мощная сила плавно взмыла его кверху. Он подтянулся на руках и встал на доску. Где-то далеко внизу мелькнули лица: искаженное страхом Истомы, бледное, но спокойное, — Раттера. Затем земля серыми струями пронеслась под ногами, и голубая ослепительная бездна Светлояра разверзлась под ногами..

_{Косаговскпй подтянулся па руках и встал на доску}

Опомнившись, Косаговский, одной левой рукой держась за канат, нагнулся и втащил на доску Анфису.

Нехотя доска уменьшила свои размахи. Внизу спохватившиеся парни подтормаживали ее. Брусья скрипнули, и доска остановилась. Феня спрыгнула на траву и тотчас упала, истерически рыдая.

Косаговский отпутал бережно косу Анфисы, все еще обвивавшую канат, и тоже спустился на землю. Сотни рук протянулись к нему, желая облегчить его от ноши. Но он стоял в людском кольце, не шевелясь, прижимая к груди, как драгоценную добычу, спасенную девушку.

Анфиса глубоко вздохнула, подняла голову. Косаговский взглянул на нее. Распахнулись широко навстречу ему темные ресницы. Он ответил ей смущенной улыбкой, разжал руки и поставил на землю.

Она сделала шаг в сторону. Но в этот момент Косаговский увидел, что руку его оплела лента, выпавшая из косы Анфисы.

— Погодите! — тихо сказал он. — Вот ваша лента. Возьмите.

Она остановилась, протянула было руку. Но, коснувшись пальцами его ладони, отвела ее в сторону. Затем повернулась и пошла, пошатываясь, в толпу.

Косаговский посмотрел растерянно ей вслед, но, почувствовав на своем плече чью-то руку, быстро обернулся. Перед ним стоял Раттнер.

— Страшно было? — улыбаясь, любовно спросил он.

— Страшно! — ответил просто Косаговский. — Ощущение такое, словно подо мной в воздухе провалилось пилотское сиденье.

— Пустите, пропустите же! — раздался вдруг неистовый вопль, и Птуха, выдравшись из толпы, бросился к Косаговскому. — Илья Петрович, дорогой ты мой! Я аж опупел, когда тебя на воздусях увидел! Куму под горкой оставил и сюда! Да ты… ты опосля этого… люмпен-пролетарий! Верь слову!..

— Спасибо за комплимент, Федор, — улыбнулся устало Косаговский. — А не пойти ли нам домой, товарищи?

— Пойдемте! — согласился Раттнер.

Провожаемые одобрительным и восхищенным гулом толпы, они спустились под гору.

Заря тускнела, угасая. А на смену ей на качельном утесе молодежь зажгла купальские костры в честь славянского Прометея, весеннего бога Ярилы, научившего людей трением сухих щепок «взгнетать» животворящий огонь.

— А где же Истома? — спросил вдруг Раттнер. — Ведь он все время с нами был. На горе, видимо, остался?

— Истома, небось, давно на полатях валяется! — ответил Птуха. — Когда Илья Петрович, этаким Гарем Пилем со спасенной жертвой стихии в об’ятиях спрыгнул с качелей, взметнулся наш Истома и задал ходу с горы! До долины не оглядываясь бежал. Вот как его прищемило!..

IX. Гоб, дыб на село!

1