Всемирный следопыт, 1930 № 03

Прошли весенние грозы, страшные в Индокитае. Бурый Меконг, подмывая и обрушивая берега, принес в Сайгон тысячи вырванных из земли деревьев, крыш, плетней и трупов утонувших животных. Река залила громадные урочища тропического леса, образовав неподвижные гниющие болота, непроходимые ни для человека ни для зверя. Это — «Нуок-Ден» — Черная Вода.

Если бы не древние плотины, построенные еще во времена китайского владычества, болота Нуок-Ден затопили бы низменные береговые селения и их поля.

Земля дымилась, мощные ночные испарения колебали сияние звезд. На маленькой висячей террасе около зеленой лампы сидели два чиновника в фланелевых костюмах. Равнодушные к звездам, они потягивали коньяк и поздравляли друг друга с окончанием срока службы в провинции.

— Вы кое-что приобрели себе за это время, Лекок, э?

— Я? Это вы скопили себе состояние, Картье.

Картье погладил черную бороду.

— Что делать! — вздохнул он. — Зато мы несем им культуру. — И он наполнил стаканы из бутылки с французской этикеткой.

— И оставляем им свое здоровье, — прибавил Лекок, высохший, как стручок перца, от постоянной малярии.

Картье был сборщиком податей и таможенным начальником местечка. Не обременяя себя слишком сложной тактикой, он просто объявлял контрабандой все, что встречал в руках у туземцев прохладные утренние и вечерние часы, результате, едва завидя его, аннамиты бросали на землю свои корзины и убегали с криком «Капитан! капитан!».

Лекок, будучи фельдшером, действовал осторожнее, главным образом при помощи спирта и опиума, которыми он отравлял вверенное ему население. Друзья работали рука об руку.

Служебные контракты в Аннаме заключаются на два года. Третий год считается критическим для здоровья европейцев. К концу этого срока в обобранном селенье на Меконге не осталось ничего, кроме риса на корню. Здесь взаимоотношения друзей претерпели видоизменение.

— Когда отправляетесь вы в Сайгон? — спросил Лекок.

— Боюсь, что мне придется задержаться с делами, и вы уедете без меня, ами[1]).

— Да? Но ведь и я еще не так скоро выберусь отсюда.

«Этот бандит хочет забрать у них урожай риса», — подумал Лекок.

«Уж не покушается ли этот пустомеля на мой рис?» — (подумал Картье.

Друзья поговорили о свином стаде сборщика и о кохинхинских курах Лекока, но оба, как две хищные амбарные крысы, думали теперь только о рисе.

— Урожай должен быть недурен, — вскользь заметил Лекок. — Мне осталось взыскать кое-какие долги с населения.

— Долги? Но у вас больное воображение, ами. Разве вы не знаете, что весь урожай принадлежит правительству в уплату недоимок?

Лекок не мог больше сдерживаться. Слегка побледнев, он упомянул о некоторых общеизвестных злоупотреблениях сборщика по службе. Картье вскипел.

— А, вы угрожаете мне? Так знайте, что я не оставлю здесь ни одного зерна! Что мое — то мое! Если бы я мог, то увез бы с собой в Сайгон и этот дом, потому что хлева, которые я построил внизу, стоят дороже его самого.

— Берите, непременно берите его с собой, — заметил Лекок. — Эта драгоценная, хотя и слегка подгнившая свинарня— самое подходящее для вас жилище.

И, втянув голову в плечи, он быстро спустился по крутой лестнице, в то время как мимо него просвистела бутылка, брошенная мощной рукой сборщика.

На следующий день к вечеру фельдшер вышел Прогуляться в поля. Он не переставал думать о вчерашней ссоре. Ровно сутки зависть и злоба точили фельдшера, и по лицу его разлилась желтоватая бледность. Лекок не мог бороться со сборщиком и всегда уступал ему. Два года презирал он его за примитивность мышления и грубость чувств, и два года все делалось так, как этого хотел Картье, а не Лекок.

Картье хохотал, ел как одна из его многочисленных свиней, не ведал никаких противоречий, бил туземцев палками, грабил беззастенчиво и безнаказанно, и все его боялись. Лекок в поту нечистой совести крал по мелочам, вечно терзался страхом возмездия и религиозными сокрушениями, чах от лихорадки и не имел никакого престижа.

Он ненавидел Картье.

Долина, окаймленная зелеными стенами леса, исполненная мира и плодородия, тонула в солнечных лучах. В мелких оросительных канавах резвились макроподы — маленькие огненные рыбки. Они сверкали как живые драгоценные камни и выпускали жемчужные пузыри. На корни деревьев из воды вылезали рыбки-прыгунки, работая грудными плавниками как ластами. Похожие на крохотных драконов, они страшно вращали глазами и прыгали в воздух за насекомыми.

Фельдшер, врожденный рыболов, на этот раз не обращал на них никакого внимания. Он не слышал и тонкого благоухания лотосов, которые свертывали на ночь мясистые лепестки своих белых чаш. Он смотрел на поля и видел только рис, хотя и это скромное растение представлялось его воспаленным глазам в чудовищно искаженном виде — в форме банковых билетов, которые Картье засовывал в свой карман.