Всемирный следопыт, 1929 № 03

Перспектива долгого одиночества среди мертвой тайги мне не улыбается, — при мне очень небольшой запас патронов. Отряд надо найти во что бы то ни стало, пока он не ушел слишком далеко. Достигнув Хушмо, товарищи, несомненно, примут меры, чтобы разыскать меня, но разве скоро найдешь человека среди этого почти фантастического бурелома?

Кулику в его избушке, думается мне, нечего беспокоиться о бандитах, если бы даже они вздумали нанести ему визит. Этот бурелом охраняет его от нежелательных посещений надежнее, чем охраняла бы сотня вооруженных с головы до ног людей.

Небо все более хмурится, каждую минуту надо ждать дождя или снега. От непрерывной гимнастики, которую предоставляет из себя ходьба по бурелому на мне все мокро. Часовая стрелка показывает час. Значит, я иду уже около трех часов. Прошел я немного: какой-нибудь десяток километров, но по количеству затраченных сил это расстояние втрое больше.

Сажусь на ствол дерева и закуриваю папиросу, но она тотчас же теряет свой вкус. Из-под ног скалит мне зубы белый череп — человеческий!.. Кто и когда нашел себе тут смерть? Но мертвая тайга никогда не раскроет этой тайны…

_{Из-под ног скалит мне зубы белый череп — человеческий?..}

Неожиданная находка действует неприятно. «А что, если я здесь сломаю ногу? Кто найдет меня тогда?» — мелькает мысль. Окружающая обстановка действует угнетающе. Не Докурив папиросы, оставляю ствол и иду дальше.

Вдруг я останавливаюсь. Длинный тягучий звук прорезает тишину. Этот, звук тосклив, как завывание голодного волка в лунную ночь, но мне он кажется не менее приятным, чем звуки хорошей скрипки.

Это воет одна из наших собак, заблудившаяся, как и я, в буреломе. Отряд должен быть недалеко.

Сибирская лайка теряется в тайге удивительно быстро: отойдя от хозяина на две сотни шагов, она уже начинает скулить.

Даю сигнал ружьем. Вой смолк, и снова в ушах звенят колокольчики тишины. Но вот далеко-далеко слышатся два коротких звука. Мертвая тайга возвращает наконец мне выстрелы…

— Потерять сразу троих — это уж слишком! — укоризненно качает головой Суслов. — Хорошо, что скоро выбрались.

— Мне указал дорогу белый человек, — говорю я. — Если, бы не он, вы, пожалуй, не скоро увидали бы меня.

— Вы шутите, конечно?

— Нисколько. Меня на самом деле погнал вперед белый человек, только он состоял из одного черепа. Если бы я засиделся на колоде, мне не удалось бы вас нагнать…

XV. Лагерь № 13.

Сливаясь с тусклым горизонтом, темной грядой надвигается хребет. Рабочий Сизых, участник метеоритной экспедиции, говорит, что это последний барьер, отделяющий нас от центра падения метеорита. За хребтом находится Великое Болото, на котором засел наш ученый Кулик.

Ветер прекратился. Сверху летят белые пушинки. Они падают все чащей чаще и в течение получаса покрывают белым саваном Страну Мертвого Леса. Вот и зима.

Отряд взял направление удачно. В глубоком провале, по дну которого, извиваясь, бежит река, виден сруб зимовья. Это лагерь № 13. Плывя в 1927 году на плоту по Хушмо, Кулик сделал здесь тринадцатую остановку. Зимовье выстроено летом этого года.

Долго ищем удобный спуск и, наконец, в брод переправляемся через реку. Ее течение так быстро, что на ней почти нет льда. Не доходя сотню шагов до зимовья, видим на реке заездок для ловли мордами рыбы. В питании метеоритной экспедиции при трудности завоза сюда продуктов пойманная в Хушмо рыба играла видную роль, но сейчас не видно признаков того, что заездком пользовались в недавнее время. Морды торчат на кольях, а две лодки вытащены на берег.

Но где же тот, кто заблудился, и тот, кто пошел его искать? Где Митя и Сытин? Если с первым действительно стряслась беда, то второй должен бы быть здесь, а между тем нам никто не выходит навстречу. Приткнувшееся на берегу реки зимовье также не подает ни малейших признаков жизни.

Спешиваемся и открываем дверь. Пусто! Ничего, кроме очага из камней, скамейки и полока, — зимовье служило метеоритной экспедиции баней. Перед зимовьем на кольях устроено нечто в роде стола, — там сиротливо стоят жестяная кружка и такой же чайник. Не будь снега, может быть, и можно было бы приблизительно сказать, когда в последний раз тут были люди, но снег прикрывает все; на нем не видно никаких следов.

Остается осмотреть еще лабаз — основательнейшее сооружение на четырех столбах, которое в Москве при квартирном кризисе с успехом могло бы служить жильем. В лабазе, разумеется, мы не найдем наших потерявшихся товарищей, ко там, как говорит Сизых, должны храниться основные продукты Кулика. Лабаз находится в сотне шагов от зимовья.

Лестница лежит там, где ей полагается, — на земле у столбов. Лабаз так высок, что с последней ступеньки, чтобы попасть внутрь, надо подтянуться на руках. Первым протискивается в узкую дверцу массивный Вологжин, за ним лезу я. Падающий через дверь свет скудно освещает внутренность лабаза.