Всемирный следопыт, 1929 № 08

Увидеть лично Ильина, Дюпона и мадам Ленуар я не мог, так как на другой же день по прибытии их в Капштадт они улетели на аэроплане в Европу. Лечивший Ильина врач расхохотался, когда я сообщил ему, что его пациент душевнобольной. В следующий момент он пришел в ужас, узнав, что он лечил убийцу лейтенанта де-Керюзель.

„Во всяком случае, мсье Борегар, — сказал он мне, — я могу категорически заявить вам одно: что бы ни представлял собою этот таинственный русский ученый, он не более нас с вами является душевнобольным“.

Чтобы покончить с вопросом о душевной болезни Ильина, остается указать на недавно полученную из Харькова и всем уже известную телеграмму, сообщающую, что известный ученый Андрей Ильин сделал двухчасовой доклад о ниамбских событиях в железнодорожном клубе, переполненном многочисленной аудиторией местных рабочих. После доклада была единогласно принята резолюция, утверждающая, что „только мировой социальный переворот может предупредить повторение подобных чудовищных экспериментов“.

Наконец, остается указать, что, по справке конторы воздушного транспорта, билеты на Ильина, Дюпона и мадам Ленуар были взяты via Капштадт — Харьков (через Каир и Константинополь).

Вывод? Я думаю, что для того, чтобы его сделать, не нужно быть первым репортером газеты „Матэн“. Сама цепь приведенных мною фактов с железной необходимостью приводит к заключениям, которые может сделать любой ребенок.

1. Был ли Ильин сумасшедший?

Конечно нет! Его поведение 8 декабря было просто симуляцией — для того чтобы избежать ответственности на случай ареста.

2. Если Ильин бежал на аэроплане именно с Дюпоном, а нискем другим, если он убил де-Керюзеля и ранил начальника полиции, если Дюпон бесспорно был коммунистом, если все трое получают возможность спешно отправиться по воздуху в СССР — то что это значит?

Нужно быть круглым идиотом, чтобы найти два возможных решения. Совершенно ясно, что они делали одно дело, и конечно не случайность, что катастрофа произошла через какие-нибудь два-три месяца по прибытии Ильина в Ниамбу.

3. Ильин и Дюпон спасают именно жену своего злейшего политического врага Ленуара, при чем, повторяю, не может быть и речи о какой-нибудь романической подкладке; Ленуар добивается освобождения арестованного коммуниста Дюпона и устраивает его на службу у себя; любимый солдат и сподвижник Ленуара чудовищно свирепый и бесспорно талантливый гориллоид Луи принимает после смерти капитана командование обученными им чудовищами, избивает без пощады население целого ряда местностей и опустошает значительную территорию одной из лучших колоний нашего дорогого отечества. Что все это значит?

Если дважды два четыре, а не двадцать пять, если две величины, равные порознь третьей, равны между собой, — то ответ может быть только один.

Капитан Ленуар никогда не был фашистом. Это был один из самых хитрых и опасных агентов Коминтерна, разбросанных, как известно, по всему миру для подготовки мировой революции.

Он погиб, погиб по какой-то неизвестной для нас случайности, но созданный им ужас и бедствия растут и ширятся. Избиваются в войне с чудовищами офицеры и солдаты наших доблестных войск, гибнут вложенные в колонию капиталы.

К ответу виновных! Пусть самыми решительными мерами будет в корне пресечена возможность проникновения агентов врага в сердце национальной обороны: пусть строжайшее следствие обнаружит соучастников Ленуара среди высших чинов военного министерства!».

КОНЕЦ.

-

Как это было: Пятнадцать лет назад. Эпизоды из империалистической войны: «Победа» Ролана Доржелес ; «Двадцать пять», «Концерт» Ж. Дюамеля .

Победа

Эпизод из империалистической войны Р. Доржелес[18]

По всем подступам от тыла к окопам сплошными массами двигались на позиции наступающие полки.

— Вперед, передавайте дальше.

— Вперед… — с ругательствами передавали дальше сердитые голоса.

И расчлененная колонна снова продвигалась тяжелым шагом, позвякивая котелками и снаряжением. Рассвет застал нас в узких проходах, по которым наша рота, шедшая одной из последних, шагала с двух часов утра, беспрестанно наталкиваясь на санитаров с носилками и задерживаясь из-за сменяющихся частей. Германская артиллерия начала обстрел.

Снаряды гнались за нами, как будто у них были глаза. Мы шли вперед, загибали в сторону, уходили назад, но погоня не отставала от нас, мы были оглушены ревом и задыхались от терпкого дыма.

При каждой вспышке мы бросались друг к другу, головы и ноги наши переплетались, мы прижимались к краям прохода, стараясь втиснуться в каждую выемку земли. Снаряды взрывались низко, засыпая иногда наш путь осколками, и из кучи прижавшихся тел раздавались режущие ухо крики:

— Ох, я ранен!