Всемирный следопыт, 1929 № 02

— Да ведь санзеф с Марса прилетел и жив остался, а мы полетим только над Землей. И полетим мы после пробы, если все окажется благополучным.

На том и порешили.

Чтобы приветствовать первый полет санзефа над Землей, я воткнул в песок длинный шест с советским флагом. Свежий ветерок весело заполоскал алое полотнище, а мы стали невдалеке от него и с замиранием сердца ждали подъема снаряда. Я держал наготове кодак, чтобы запечатлеть на снимках это событие. Через несколько минут послышался легкий свист, перешедший в трескучий гул. Из отверстий закраины крыши вырвались вниз мощные струи газов — продукты атомного распада — и окружили снаряд туманной завесой. Вода вокруг снаряда кипела и волновалась; большие волны докатились до берега и заставили нас отступить.

И вот — незабываемый момент! — снаряд выскочил из воды, довольно быстро поднялся на высоту около двухсот метров и замедлил подъем. Сбоку выдвинулись два пропеллера, зажужжали, повышая высоту звука, и снаряд полетел, удаляясь от нас, над Байкалом.

Снаряд находился на расстоянии полукилометра, когда что-то случилось с ним. Он стал падать, долетел почти до уровня воды, затем стремительным скачком поднялся вверх. Вдруг сверкнуло огромное ослепительное пламя, и раздался оглушительный громовый удар…

Мы заковыляли по берегу в поисках нашего имущества…

Я успел только заметить, что под снарядом на поверхности Байкала образовалась воронка и по краям ее выплеснулась вода гигантской крутой стеной… На нас налетел жесточайший раскаленный циклон и свалил на берег, как две соломинки. Падая, я увидел, что по воздуху несутся клочья флага с поломанным шестом и две чайки с вывернутыми крыльями. Мы покатились по песку и галькам и потеряли сознание…

Павел очнулся первый, потому что был крепче меня. Он начал меня трясти, и от сильной боли я пришел в себя. Сидя друг против друга, мы что-то говорили, но ничего не слышали, кроме непрерывного шума и звона в ушах. Лица и руки были в пузырях от ожогов, платье местами полуистлело, и мы не сгорели живьем только потому, что огромный вал, хлеснувший на берег, залил нас, потушил пламя и откатил нас еще дальше…

Павел, морщась и охая от боли, показал знаками, что у него вывихнут локоть левой руки. Я ему вытянул и вправил на место локтевой сустав. Собрав силы, мы кое-как добрались до воды и просидели в ней около часа, пока не уменьшилась боль от ожогов и многочисленных царапин и ушибов. Когда от холодной воды зубы стали выбивать дробь, мы вылезли и заковыляли по берегу в поисках нашего имущества.

Увы! Немногое удалось нам найти. По счастливой случайности уцелело наше запасное белье, платье и обувь, хранившиеся в прочном железном сундуке. Там же были спрятаны мой дневник, все заметки и чертежи и запасные патроны. Нашли сковородку, несколько жестянок с консервами и медную кастрюлю. Из исковерканных коробок удалось добыть немного чаю и сахару. Уцелели, хотя и в избитом виде, наши ружья. Они висели в палатке и вместе с ней были отброшены циклоном далеко в кусты. Нашли также топор, пилу, стамезку, гвозди и несколько досок от ящиков. Все остальное было сожжено, разбито, расплющено и размочено. Погибли все мои коллекции, гербарий, реактивы, кодак, все пленки и снимки…

Две недели мы залечивали свои раны, отдыхали, чинили шлюпку, у которой был проломлен борт. Оправившись, сели в шлюпку, подняли парус и через неделю были на Мысовой. Там сели в поезд и поехали в Иркутск. Тотчас же по приезде в город я пошел к моему приятелю, преподавателю физики и химии, и рассказал ему обо всем, что мы видели и пережили.

Вначале он слушал внимательно и серьезно, но потом стал улыбаться и под конец откровенно расхохотался:

— Иван Николаевич, не сердитесь! Я верю только одному, что вы в тиши дикого края набрели на несколько удачных мыслей по части механики и химии и что пережили жестокий ураган. Остальное, конечно, бред.

Я возмутился:

— Но ведь со мной был и Павел! Спросите его.

— Дорогой мой, если бы было даже два или три Павла, то и тем никто не поверит.

— Но у меня есть рисунки, есть зентарская азбука. Мы с Павлом довольно свободно говорим по-зентарски.

— Вам скажут, что буквы и язык можно придумать.

— Чорт побери, а рисунки?

— Да вы ребенок, что ли? Фотографические снимки, вы говорите, погибли.

Я окончательно потерял терпение:

— Ну, так у меня есть гораздо больше: точный рисунок снаряда, чертежи его механизмов, формулы разложения атомов, анестезирующего излучения и невесомого сплава…

Глаза у моего слушателя заблестели; он перестал улыбаться.

— Не шутите? Покажите-ка эти формулы.

Но тут я опомнился. Показать химику то, что я добыл ценою дружбы с погибшим Баиро-Туном, ценою близости к смерти, то, что я считал величайшей драгоценностью… Нет, я ничего никому не покажу…

— Этого я не могу сделать.

— Ну, вот видите. Как же вы хотите, чтобы вам поверили?..