Всемирный следопыт, 1929 № 01

— Я ему расскажу, — указал на меня рукой Михала, — как я одного генерала обманул. Проживет Маштак тысячу лет, а так не проведет, как я. Вот и посмотрим, у кого лучше похвальба.

— Смотри, Михала, не осрамись, — сказала Туся. — Засмею тебя…

— Посмотрим, кто будет смеяться, — и Михала, стуча рукой о голенище, как молотком, стал рассказывать — Привел я однажды к одному генералу-помещику хорошего коня. Осмотрел он его, — не нравится. Привожу к нему другого, кровного — опять не нравится. А генерал был большой начальник. Имение— на всю губернию. И живот большой с красным крестом, и на шее еще крест золотой висит. Привел я тогда пьяного белого конягу: бутылку водки влил ему в горло. Понравился генералу конь. Сам он садился на него, а конь его трепал, чуть не сбросил. Говорит он мне, что конь хорош, только масть не нравится. Спрашивает, не найдется ли белый конь в яблоках — под тарантас.

«Ну, ладно, — думаю, — я ему удружу». Понял я, что он в конях плохо разбирается. Пошел я на свалку, где коней на шкуру колотят. Купил я, сказать тебе, задаром старую белую клячу. Начал ее рядить. Зубы подрезал и сажей пасть смазал. Гриву и хвост расчесал и ровно срезал. Набрал я в лесу ягод таких, в роде волчьих, и повыжимал их по всей белой шкуре. Можно сказать, барским конем стал, весь в яблоках. Влил я ему, не пожалел, две бутылки водки— взбесило его. Прет, что молодой, куда хочешь, хоть на стену! Запряг его в тарантас. Бегает, как беговой, и масть нравится генералу. Забрал он коня и велел своему человеку пустить в поле, в свой табун. А я отхватил две сотни и будь здоров!

— Здорово, Маштак, а? — улыбнулся Газун, поглаживая обеими руками живот. — Две сотни схватил!..

Цыгане молча поглядывали на меня, Их глаза будто говорили мне: «Вот чем может похвастаться наш Михала!»

— Ты послушай, что дальше вышло, — довольный своим рассказом продолжал Михала. — Прихожу я в табор и говорю: «Надо дальше кочевать, а то генерал заклюет». А тут дождь ливнем пошел. По грязи далеко не уедешь. Посоветовались мы и, не долго думая, порешили эту клячу увести из табуна. Пошел я на барское поле, а дождь льет, что вода в реке. Подхожу я к полю, смотрю, табун загоняют, а мой конь хуже костлявой собаки стал: с похмелья голова висит, и ноги волочит, а яблоки все дождем смылись…

Газун загоготал и хлопнул Михалу по плечу.

— Ну и Михала! Ты у меня настоящий чудесник! Как по-твоему, Маштак?

— Да, — говорю я, — здорово ты, Михала, подвел генерала! — а сам думаю: «Ну и врун ты, Михала! Ведь я сотню раз слышал эту сказку».

Туся сидела скорчившись, обхватив руками коленки. Она жмурила глаза от смеха. Должно быть, ее смешила не сама сказка, а как дурачил меня Михала.

— Подожди смеяться, — сказал Тусе Михала. — Прихожу я к генералу. Говорю ему, что кляча моя попала с его конями в сарай. «Иди, — говорит, — посмотри». Открыл генерал сарай, а там моя белая кляча совсем издыхает. Отдал ее, а я с ней в табор, и — будь здоров! И следа от клячи никакого не оставил.

Все засмеялись и таращили на меня глаза, ожидая, что я скажу на его похвальбу.

— Ну, а дальше что было — спросил я спокойно Михалу. — Так и кончилась твоя история?

— Так и кончилась. А тебе мало?

— А я и не думал, что у тебя пух в голове, — говорю ему. — Хвалился, хвалился, а как после на твоей собаке генерал скакал, ты не досказал.

Все догадались, что я понял вранье Михалы, и засмеяли его, что не удалось ему провести меня.

— Ну и сказки, сын мой, веселые рассказываешь! — с насмешкой повернулся к Михале Газун. — Ну и осрамил ты себя.

— Что? Одурачил тебя Маштак! — устыдила Михалу Туся. — Я так и знала, что в дураках будешь!

Михала стоял как оплеванный и смотрел на спящих у костра ребят. Цыгане затевали песню. Подошла к Михале мать и тихо прогудела ему:

— Что ты не видишь, что они травят тебя на Маштака? — и старуха оскалилась на меня. — А ты что? Смерти ли своей смеешься?

Не стерпел я ее злости и громко спросил, чтоб слышал Михала:

— Ты мне скажи, тетя, почему твой сын мириклей не терпит?

Соскочил с места Михала, схватил бутылку и взмахнул над головой.

— Будет по-моему! — крикнул он и, стиснув зубы, ударил сразмаху бутылкой по своей макушке, и разлетелись стекла во все стороны.

Все присмирели.

— Если знаешь про мирикля, так сам говори! — подбежал он ко мне с кулаками.

Бить бутылку о свою башку, чтоб доказать свою обиду, — такого я от него не ожидал. Газун вылупил на меня глаз, оттолкнул Михалу в грудь, и схватил меня за рукав так крепко, что затянул воротником горло, и оттащил к шатрам.

— Про какие ты спрашиваешь мирикля? — остро смотрел он на меня.

Пожав плечами, я ответил:

— Я не спрашиваю, я хочу подарить твоей дочке.

— А где ты думаешь их найти?

— Где? На базаре.

— Так ты, смотри, Маштак, чтоб я больше не слышал про них! Ступай спать! — и Газун толкнул меня коленом и хрипло крикнул галдевшим у костра цыганам:

— Довольно беситься!

Так закончилась на рассвете наша гульба.

VII. «Отпади, напасть, на чужую голову!»