Всемирный следопыт, 1928 № 10

Начинало сильно качать. Принимая ванну, я испытал все неудобства размеренной бортовой качки, так как вода, переливаясь по ванне, то захлестывала меня до подбородка, то обнажала до пояса. На изразцовой палубе ванной в потоках соленой воды плавали мои туфли. Хозяин моей квартиры, санитар Анатолий Иванович Щукин, мой добрый друг, должен был признать, что ванна не совсем удачна, и предложил заняться чаем, который он по десяти раз в сутки приготовлял для себя в паровой водогрейке, расположенной тут же, в аптеке.

_{Принимая ванну, я испытывал все неудобства размеренной качки…}　

Чаепития Анатолия Ивановича привлекали к себе всю кормовую публику корабля — коков, боцмана, старших машинистов, которые были способны часами слушать рассказы «Анаталикуса» о его двенадцатилетней службе на «Громобое» — флагманском корабле Балтийской царской эскадры. В своем роде Щукин был блестящим рассказчиком; язык его был образным, далеко не трафаретным для сухопутных ушей, и пестрел мудреными, непередаваемыми терминами, смысл которых можно было угадывать лишь по интонации. Кроме того, у Анатоликуса была страсть к латинским окончаниям, превращавшая его речь в набор иногда с трудом понимаемых слов, в роде: «машиникус», «самоварикус», «туфликус» и т. д.

Я терпеливо слушал нескончаемые рассказы об его «громобоевской» жизни, о вольной жизни Кронштадта Февральских дней и мирно засыпал у себя в проходе, убаюканный размеренной речью морского волка…

VI. Первые полярные льды.

— Николай Николаевич, вставайте, глядите, какая махина! — толкал меня в бок Анатоликус, высунувший голову в узкий иллюминатор.

Я глянул в отверстие и недалеко от нашего борта увидел огромную массу ярко-голубого, до боли сверкающего на солнце, айсберга. Над водою торчало метров 12–14 ледяной горы — примерно ¹/₁₀ всей громады. Это был первый айсберг, виденный нами.

Хотя зрелище и не заслуживало того, чтобы ради него подниматься, но из уважения к событию я натянул сапоги и вылез на палубу; гопал я туда очень не кстати, так как немедленно был мобилизован на работу по разборке лыж, беспорядочной грудой сваленных в трюме.

Спускаясь после этой работы к себе в лазарет, я застал там следующую картину. Летчик-наблюдатель Алексеев, правая рука Чухновского, и механик Шелагин занимались тем, что из аптечных склянок наливали в изогнутую стеклянную трубочку лекарства всех цветов, глядели на свет и снова выливали. Оказывается, при отправлении им забыли положить креномер[6]). Ничего не оставалось, как сделать его самим. Отрезать кусок водомерного стекла, согнуть его на примусе и запаять с одного конца было проще, чем подобрать жидкость, в которой воздушный пузырек был бы достаточно ясно виден и которая в то же время не смачивала бы стекло. Перепробовали все жидкости, и все было одинаково плохо. Наиболее приемлемым оказался темно-коричневый раствор хинной настойки; раствор разбавили спиртом до нужного цвета и налили в трубочку. Прибор был готов. С этим импровизированным креномером и летал Чухновский…

_{Алексеев и Шелагии наливали из аптечных склянок лекарства в стеклянную трубочку…}

В этот день около полуночи «Красин» вошел в сплошную массу крупных льдин. «Красин» медленно крошит их, переворачивая и раскидывая в равные стороны; как постный сахар, раскалываются огромные льдины, толщиной достигающие одного метра. Льдины громоздятся друг на друга, увлекаемые «Красиным», довольно долго его сопровождают, пеня за собою изумрудную воду. Полыньи заполнены стаями чаек, которые ныряют с расправленными крыльями перед самым носом «Красина». Вообще чайки здесь отличаются тем, что совершенно не боятся человека, вплотную подпускают его к себе и во время полета чуть не задевают крылом стоящих на мостике людей.

VII. Семь Островов.

Несмотря на то, что наше плавание еще только началось, дело с питанием обстояло неважно. Свежего мяса давно уже не было, и лишь остатки полученной в Анденесе трески изредка перемежали бесконечные консервы, из которых; приготовлялись суп и второе к обеду и к ужину. Только к чаю утром и вечером мы получали колбасу и хлеб с маслом, поедавшиеся нами в огромном количестве.

Сегодня, встав пораньше, чтобы не пропустить утренний чай, я увидел, что наш корабль весь поседел. На снастях выросла серебряная бахрома. Обвеянный дыханием гигантов-льдин, корабль начинал чувствовать зиму, и был пущен пар в отопление. Люди надели теплое платье.

К вечеру 29-го сквозь поредевший туман появились темные пятна земли, в которых, по мере приближения, можно было различить полосатые горы Шпицбергена. Собственно говоря, это даже не Шпицберген, а лишь Фореланд принца Карла, — остров, расположенный у берега Западного Шпицбергена. У южной оконечности этого острова находится вход в Айсфиорд, самую крупную гавань Шпицбергена, центр угольных разработок…