Всемирный следопыт, 1927 № 07

Осман, которого влекли к себе звуки оркестра и крики, раздававшиеся с бульвара, перешел полотно трамвая и, обойдя огромное здание германского посольства, прошел на аллею Аяс-Паши.

На бульваре было много народу, главным образом, левантинцев[23]). При тусклом свете фонарей, мелькали тени гуляющей публики, и слышался громкий смех женщин. Над Босфором загорались яркие звезды, а по небу скользили прожекторы с европейских военных судов, стоявших на якорях против Илдыза.

Осман, чувствуя глубокое одиночество и оторванность от чуждых ему улиц, прошел бульвар и вышел в предместье Такоин.

Нарядные левантинцы беспечно смеялись, шутили и громко кричали на языках всего мира. Шуршали шины автомобилей, мчались черные лакированные кареты, проезжали ландо с кавасами[24]) на арабских скакунах. Огромные окна одного освещенного здания привлекли внимание Османа. За открытыми дверями здания плакали скрипки и стонала клавиатура рояля. Внутри, за мраморными столиками, сидело множество турецких офицеров и матросов с военных иностранных судов. Большинство из них пили кофе или играли в кости. Несколько красивых левантинок заигрывали с молодыми гвардейцами из султанской охраны и лукаво переглядывались с ними.

Когда Осман, привлеченный звуками оркестра, остановился в дверях кофейни, он увидел согнувшуюся фигуру старого турка в цветном халате и белой чалме, быстро юркнувшего туда. Музыка перестала играть, и старик, повидимому, ашуг[25]), громко заговорил, обращаясь к сидевшей за столом публике.

III. История хитрого Наср-Эддин-ходжи.

— Аллах Экбер Эшхед Ен-ла Иллах Ил-лалл-лах![26]) И да благословит пророк и вас, верные слуги падишаха — эффенди, беи, паши[27]) и вас, челеби[28]) франки, пожелавшие услышать слова истины из уст старого ашуга!

Старик наклонил голову на грудь и медленно погладил седую бороду. Посетители кофейни обернулись в сторону певца, и — таков обычай и почтение к старости на востоке — один молодой стройный полковник, в форме албанской гвардии, встал со своего места и предложил певцу стул.

Старик важно поблагодарил, но продолжал стоять.

Все глядели на ашуга, а левантинки, не переставая кокетничать с офицерами, пересели поближе к почтенному сказателю. Восток любит ашугов — певцов и рассказчиков — и они всегда желанные гости и в маленьких кафе на базарах Стамбула, и в огромных караван-сараях[29]), и в блестящих ресторанах Перы, и в уединенном канаке[30]) над водами Босфора.

— Привет вам, паши и беи, верная опора пресветлого султана, привет и вам челеби, франки, друзья падишаха, приславшие на берега Босфора свои броненосцы и пушки, — продолжал говорить старик, протягивая руки в сторону Стамбула. — Привет всем правоверным и здесь и там…

Он быстро протянул руку к востоку и так же быстро опустил ее.

— Привет! Я — смиренный ашуг Села-мет, сын Селамета, которому милость Аллаха открыла много тайн прошлого, я, смиренный ваш раб, недостойный итти по следам вашим, — я осмелюсь рассказать и пропеть вам про умного муллу Наср-Эддин-ходжу[31]), чьи слова и мысли слышали много раз звезды на небе и мудрость которого пережила века!

К ашугу придвигались стулья и столики. Огромная люстра, спускавшаяся с потолка, своим светом освещала кофейню. Даже музыканты, сложив скрипки на рояль, внимательно слушали сказателя.

Осман вошел в кофейню и внимательно вслушивался в звуки голоса. Ашуг откашлялся.

— …Много лет тому назад, когда слава ислама стала озарять святые мечети всего мира, когда франки — да простят старого ашуга сидящие здесь челеби— не смели поднять глаз своих на холмы Стамбула, — во дворцах старого Сераля[32]) жил падишах правоверных, завоевавший много земель и несколько морей. Каждое утро созывал он своих верных управителей — беев, пашей, визирей[33]), вали и даже мудиров[34]), и все они, начиная от сераскира[35]) до простого заптия[36]) возносили хвалу мудрости султана и именем его обкрадывали народ. Да простят еще раз дерзость моих слов сидящие в этой кофейне!

Насторожившийся зал продолжал внимательно слушать ашуга.

— Пусть будет вечно сиять имя великого пророка! Муллы Стамбула не отставали от прочих! Улемы, софты, и даже простые каймы[37]) прославляли Аллаха, не забывая именем его обкрадывать народ и строить мечети, разорявшие государство! Да унесет меня нечистый, если я хоть одно слово свое прибавил к древним словам, оставленным мне покойным отцом, умершим ста десяти лет.

Ашуг обвел кофейню бесцветным взором и продолжал:

— Мудрый султан вставал рано утром и с балкона своего канака глядел на Стамбул и много думал о верном народе. Издали лучше видно, что надо рабам султана! И Азраил,[38]) посланный за душою падишаха, каждый раз возвращался на небо и на вопрос пресветлого Аллаха отвечал: «султан опять пишет танизматы[39])».

Двое военных, наклонившись друг к другу, усиленно шептались.

Осман, заинтересованный сказанием старого турка, стал под люстру и не спускал глаз с ашуга.