Всемирный следопыт, 1926 № 03

Судья ответил, что недели через две он, вероятно, выпустит сына ханум. Это двигались «туры», и Абдурахман сразу пошел «королевой». Если мальчишку выпустят на поруки, то он, Абдурахман, поручится за него, чтобы старуха не голодала. Судья немедленно согласился выдать юношу на поруки аксакалу, и теперь Абдурахман решил шаховать судью в первой партии. Поднявшись с места, он добродушно засмеялся и заявил, что две недели ничего не изменят, потому он согласен сыграть партию за. освобождение молодого человека.

Это был рискованный шах, судья чуть не обиделся, но аксакал так добродушно расхохотался, что покрасневший от досады судья сказал:

— Хорошо, но, если ты проиграешь, ты сам должен будешь целую неделю подметать вместо ночного караульщика гной конский базар. Идет?

У Абдурахмана выступил на лбу холодный пот, но он еще более добродушно рассмеялся и сказал:

— Если будет стыдно мне, когда я буду подметать базар, судье тоже будет стыдно, а старый Абдурахман не хочет мучить судью. Я согласен две недели подметать двор у судьи, — закончил Абдурахман.

— Идет! — И судья стал расставлять фигуры на доске.

«Мат», подумал Абдурахман.

IV.

Белые достались аксакалу. Он ласково посмотрел на судью и начал вторую партию. В несколько ходов судья создал сильную позицию в центре, но аксакал повел коней, его масленые хитрые глаза с юношеской живостью следили за лицом судьи, каждым движением руки и даже за дымом сигары. Недаром Зюлейка иногда называла его старым дотом. В нем сейчас, действительно, было что-то кошачье, и совершенно равнодушное лицо с лукавыми глазами довершало сходство.

Аксакал с юношеской живостью следил за выражением лица судьи, каждым его движением и даже за дымом сигары.

— Ой-бэй-бой! Маники ульды (мой конь погиб)!

Это было рассчитаное пожертвование фигуры, но аксакал стал причитать, как плакальщица на похоронах, и судья, почуяв ловушку, остановился, стал думать и, выпив рюмку — вина, снова закурил сигару. Этот плачущий и стонущий тигр Абдурахман ходил, поджимая лапы, такими неслышными шагами по всей доске, что каждый данный момент у него была возможность начать атаку в трех или четырех местах. Но он все ждал и ждал, и, развивая всюду старые интриги, затевал новые. Это была не доска, а гарем эмира бухарского с государственным заговором. Фигуры шипели и угрожали, и интриги росли и росли.

Абдурахман играл так, как будто разговаривал со своими всеми женами сразу.

— Я пойду так. он так; я так, он так. Ага! Правильно.

Судья придвинул королеву.

У Абдурахмана хитрость заструилась по всему лицу, и он сделал прямо оскорбительный по коварству ход, и судье хотелось выиграть, как никогда. «Постой, пометешь две недели двор, так тебе будет на пользу», подумал судья, раздраженный до последней степени.

Но грубый и наглый ответный ход пешки открыл такую атаку слонов, что можно было подумать, будто средняя жена Абдурахмана запустила свой унылый нос в партию и ехидно глядела на открытого обезоруженного короля.

Следующие несколько ходов дали полный разгром всех сил судьи, и он сдался.

«Икинги (второй) мат», подумал Абдурахман.

Судья был весь багровый от негодования, а Абдурахман лениво смотрел на виноград, как кот, только что с’евший птичку, и вовсе не собирался уходить. Наконец, судья ушел в комнату и вернулся, держа в руках бумажку с печатью. Это было постановление об освобождении.

Абдурахман хорошенько посмотрел на печать, спрятал бумажку в тюбетейку и. поговорив о ценах на лошадей, отправился домой.

V.

Абдурахман не шел, а летел к Зюлейке, чтобы рассказать о победе. Когда он вошел, Зюлейка была так рада. Как хорошо, что он вернулся, ведь сегодня джума, праздник, и опа его очень любит.

Мило смущаясь, красавица Зюлейка внесла из другой комнаты большой дастархан (угощение) на красивом резном подносе, который привез из Мекки один хаджи, знакомый Абдурахмана. Аксакал ел сладкую чарджуйскую дыню, курил чилим и благодушествовал.

Освобождение балы он решил отложить до завтра. Просидев до глубокого вечера, он вспомнил, что ведь надо итти к первой жене разговаривать о хозяйстве. Завтра будний день, и многое надо сделать. Он поднялся, надел халат, подпоясался и ушел, а вслед за ним из другой комнаты к Зюлейке вошел бала, сын ханум. Сегодня джума, и добрый мусульманин, заведующий арестным домом, отпустил балу погулять, зная, что он все равно никуда не убежит.

Это была третья партия, в которой Абдурахман получил мат от Зюлейки. Впрочем, он этого не знает и до сих пор.

_____

Отшельник большого города