Всем смертям назло

Днем больницу осаждали шахтеры. Упрашивали, грозились, потрясали всевозможными бумажками перед глазами главврача и уходили ни с чем. Посещать Петрова категорически запрещалось. К знакомым и незнакомым людям выходила Таня. Сбивчиво рассказывала о состоянии здоровья, принимала кульки, записки, протоколы собраний, вся суть которых сводилась к одному; не. падай духом, друг, мужайся, шахтер!

К вечеру приехал весь состав комсомольского бюро шахты. Ребята, хмурые, присмиревшие, гуськом прошли в приемный покой и попросили к себе врача.

К ним вышел Бадьян.

— Почему к Петрову не пускают друзей? — сердито спросил Мамедов.

— Существует определенный порядок, к тому же больной очень слаб, ответил Вано Ильич.

— Сколько это будет продолжаться? И что сделано для его выздоровления? — выдвинулся вперед Волобуйский.

— Мы все мужчины. Я понимаю ваши чувства. Но… случай исключительный…

— Нас не интересует статистика! — взорвался Николай Гончаров. — Мы спрашиваем: он будет жить?

— Ну, друзья мои!.. Вы говорите так, будто подозреваете что-то нехорошее. Делается все, что в наших силах. Будем надеяться…

— Извините, — смягчился Николай, — это ж наш Сергей, такой парень!.. Мы решили дежурить здесь. Если потребуется кровь, кожа… в общем, все мы в вашем распоряжении, — тихо Закончил ой.

— Спасибо! Пока этого не нужно! Но… все может быть… Бадьян ушел. В белом больничном халате вошла Таня.

— Коля, Сереже и правую готовят…

— Успокойся, Танечка, — обнял ее за плечи Гончаров. — Надо крепиться, понимаешь, надо…

— Как посмотрю на вас, все живы, здоровы, а он… — заплакала Таня, Как же вы не уберегли его?

— Это он сберег нас… большинство было там… в лаве… а он, как Матросов… грудью… — давясь спазмами, медленно сказал Мамедов.

Состояние Сергея час от часу становилось все хуже и хуже. Оттягивать ампутацию второй руки стало опасно.

За несколько минут до начала ампутации он открыл глаза, обвел взглядом суетившихся вокруг врачей и сказал:

— Значит, и правую…

— Сережа, речь идет о твоей жизни.

— Позовите Таню.

В белой маске вошла Таня.

— Прости, Таня, если Что было не так… За вчерашнее… Не хочется мне… Не успели вы пожить… по-настоящему…

По-настоящему… А что было- настоящим в их жизни?

Кольцо, подаренное Сережкой в день свадьбы? Нет, оно было не настоящим. Его сделали из трехкопеечной монеты Сережкины друзья. Таня понимала: откуда у студента деньги? — и не обиделась. Оно и сейчас у нее на руке, рядом с тем золотым, что купил ей Сергей с первой получки. Десять настоящих не надо ей за то блеклое, медное…

Может, настоящей была свадьба? В разгар веселья им вдруг стало тесно под крышей дома, захотелось поделиться своим счастьем со всем миром. Сергей шепнул: "Давай сбежим!".

И они убежали со свадьбы. Шли по пустынным улицам ночного города, под ногами скрипел снег, и от избытка чувств им хотелось крикнуть: "Люди! Смотрите, какие мы счастливые!"

У Тани мерзли руки, и Сергей грел их в своих, больших, крепких. Потом он целовал ее в глаза, щеки, губы и шептал: "Родная моя, я тебя через всю жизнь на руках пронесу".

У Тани перехватило дыхание, она согласно кивала головой, закусывая губы, боясь разрыдаться, и не могла говорить.

Через два часа Сергей Петров лежал в палате без обеих рук…

Утром, после операции, приехал отец. Старый солдат, сам не раз смотревший смерти, в глаза, сел как подкошенный у изголовья лежащего без сознания сына.

Двое суток Сергей был на грани жизни и смерти. Двое суток не отходила от него Таня. Она словно окаменела, сидя на стуле. На уговоры пойти отдохнуть молча качала головой и опять неподвижно застывала, уставившись взглядом в одну точку.

— Сидит, сердешная, моченьки нет на нее глядеть, — рассказывала в соседней палате санитарка тетя Даша. — Аж у самой в грудях все разрывается. Стало быть, дюже любили друг дружку.

— Чегой-то ты, бабка, любовь их хоронишь! Любили, любили… Слушать гадко! — рассердился больной с перевязанным лбом. — Помню, в сорок третьем… Да чего тут рассказывать! Сидела бы, старая, на своей законной пенсии и не рыпалась! Одну жалость разводишь. Послушает иная дура такую антимонию, да так ей станет жалко саму себя, что… — Больной помолчал, кутаясь в одеяло. Улегся и враз потеплевшим голосом заговорил: — Встретил я вчера ее в коридоре, ну, девчушка еще, совсем девчушка. А вот поди ж ты!.. Спасибо ей сказал. А она смотрит удивленно: мол, за что? А я: за это! Больной постучал кулаком в грудь, по тому месту, где сердце. — На людей стало приятней смотреть, не волки они друг другу!

То ли разговор подействовал на тетю Дашу, то ли еще что, но, подговорив сестру, они вдвоем силой уложили Таню в постель.

— Спала недолго. Во сне куда-то бежала отяжелевшими, непослушными ногами, проваливалась в ямы, порывалась кричать, но в рот лезла плотная, тяжелая вата и глушила звук.

Вскочила вспотевшая, еще больше усталая, чем до сна. Внимательно посмотрела на свои руки и удивилась, а чему — сама не поняла.