"Всем сердцем с вами". Клара Цеткин

— Квач[9]! — воскликнул приятель Георга. — Это был кронпринц. Мы ездили в Росток. И — надо же! — оказалось, что именно там спускают на воду очередное чудовище морского министерства… Понаехало столько высокопоставленных лиц, что незатейливый Росток выглядел как Потсдам в дни коронации.

— Георг, конечно, был в экстазе! — засмеялась Кете.

— Еще бы! Самое удивительное, что удалось подкинуть в местную вполне благонамеренную газету карикатуру! Георг, у тебя нет этой газеты? — раздались голоса.

— Кажется, есть. Я оставил в прихожей папку.

Газетный листок пошел по рукам. Спуск на воду военного корабля был изображен в виде отправки Ноева ковчега. В Ное можно было легко признать самого кайзера: детина с Железным крестом на груди командовал погрузкой ковчега. На ковчег всходили с носа «нечистые» — козлы в кирасах и при шпагах, с кормы «чистые» — ослы в цилиндрах и с моноклями. Таким образом, в кайзеровском ковчеге спасались от мирового потопа и военщина и капитал. Но было видно, что потоп их непременно захлестнет и ковчег вот-вот развалится…

Все удивлялись, каким образом удалось это напечатать.

Георг стал уморительно рассказывать, как ему удалось при помощи бумаги с печатью имперской Академии художеств уговорить редактора газеты — совершенный кретин! — что это вполне благонамеренный рисунок на библейские темы…

Оставшись одна в номере гостиницы, Клара не сразу легла, вспоминая с улыбкой все происшедшее: и удачное выступление, и глубоко симпатичных ей Кете и Георга…

Жилось ей теперь много сложнее, чем раньше. Тот голос, который часто произносил одобряющее слово, такое нужное и дорогое для нее, умолк навеки. Ушел из жизни Энгельс.

А она так часто нуждалась в поддержке! Все новые трудности возникали на ее пути, на пути ее единомышленников.

Теперь, конечно, никто не может отрицать, что партия стала сильной, миллионы рабочих подали голос за ее кандидатов при выборах в рейхстаг.

Но сколько «но» вносят в теорию Маркса оппортунисты, зовущие к уступкам буржуазии!

Клара взывала к вчерашним друзьям, к вчерашним своим учителям:

— Еще башмаков вы тех не износили, в которых шли за гробом Энгельса! Еще траурный креп не снят с наших знамен! А дух ревизии уже витает под сводами нашего партийного дома!

Накал разногласий достиг высшей точки на Штутгартском партийном съезде.

…Клара узнает маленькую худенькую женщину на трибуне. Это доктор Роза Люксембург, главный редактор «Саксонской народной газеты». Она молода, и что-то даже девичье есть в ее некрасивом лице, освещенном большими темными глазами.

Но какая это смелая и энергичная женщина! Ее речь раскованна, темпераментна… И вместе с тем неумолимо логична!

Клара согласна с каждым словом Розы. Да, Роза ясно видит перед собой врага! Сейчас особенно важно: ясно видеть врага. Потому что он набирает силу. И потому, что хочет обойти с тыла. Обмануть бдительность рабочих. Соблазнить «единством нации».

Роза убедительно показывает опасность этих мыслей.

Объявляется перерыв, и Клара спешит к Розе, чтобы выразить свое восхищение ее речью. Что-то подсказывает Кларе, что они будут очень близки.

Женщины идут к выходу.

— Товарищ Роза, поедемте ко мне! У меня очень тихо. Если мои сорванцы станут нам мешать, то пока я еще могу выпроводить их…

Роза охотно соглашается.

Роза всему радуется: изящно накрытому столу, вкусной домашней еде.

— До чего же мне надоела ресторанная пища! — говорит она.

Роза увидела фотографию Клары с обоими мальчиками.

— Как их зовут? — живо спросила она.

— Костя и Максим.

— О, это русские имена?

— Мой муж был русским.

— Простите, я напомнила вам…

— Это не забывается. Я овдовела совсем молодой. И была счастлива так недолго. И все же оно было, это счастье…

— Как редко случается, что женская судьба складывается счастливо, не мешая, а помогая женщине в ее деле, в ее борьбе. Правда?

Роза расположилась в кресле, сбросив ботинки и поджав под себя ноги. Сейчас, с растрепавшимися волосами, раскрасневшаяся, она выглядит совсем юной.

— Как вы вошли в партию, Роза? — спрашивает Клара.

— Вероятно, помог случай. Арестовали старого рабочего, который жил в нашем доме. Я знала его с детства и была к нему очень привязана. Я хотела узнать о его судьбе. И нашла его товарищей. Они как-то сразу поверили мне. Ведь, в сущности, я была девчонкой из мелкобуржуазной семьи. Просто девочка, просто гимназистка. Но рабочие приняли меня в свою среду, может быть, потому, что я так искренне горевала о своем друге. Мне повезло: я попала к настоящим людям. В Польше, где двойной гнет — русского самодержавия и «своего» панства, — политическое сознание проявляется рано. В семнадцать я уже была партийной функционеркой, а в восемнадцать должна была бежать из Польши.

— В Швейцарию, конечно?

— Конечно. Границу переходила нелегально.

— Живописный жандарм, подкупленный кабатчиком?

— Почти. Жандарма, правда, я не видела, поскольку лежала на телеге под копной сена и боялась только одного: расчихаться! А кабатчик, по-нашему корчмарь, действительно был вполне театральный: с могучими усами, похожими на приклеенные.

— А потом Женева?