Всем парням, которых я любила

Я готова взорваться, Гоу-Гоу. Я так по тебе скучаю, и без тебя в моей жизни все вверх дном.

Когда сестра поднимает трубку, и я слышу ее сонный голос, понимаю, что разбудила ее.

– Ты спала? – спрашиваю я.

– Нет. Я просто прилегла, – врет она.

– Да ты спала! Гоу-Гоу, там нет даже десяти! Постой, или есть? Я снова неправильно посчитала?

– Нет, все верно. Я просто очень устала. С пяти часов на ногах, потому что… – она умолкает. – Что случилось?

Я колеблюсь. Может быть лучше не обременять Марго всем этим. Она ведь только поступила в колледж – это то, ради чего она работала, ее сбывшаяся мечта. Она должна веселиться, а не переживать из-за того, как обстоят дела дома. Кроме того, что я могла сказать? «Я написала кучу любовных писем (в том числе твоему парню), и их все разослали»?

– Все в порядке, – отвечаю я. Я делаю то, что бы сделала Марго – справляюсь со своими проблемами сама.

– А звучит, как будто что-то не так, – зевает Марго. – Скажи мне.

– Иди спать, Гоу-Гоу.

– Хорошо, – говорит сестра, снова зевая.

Мы вешаем трубки, и я делаю себе «сандэ»[14] прямо в упаковке со сливочным мороженым: добавляю туда шоколадный соус, взбитые сливки и орехи. Все как полагается. Я беру его с собой в комнату и ем лежа на кровати. Я съедаю все, до последнего кусочка, словно лекарство.

Глава 18

КИТТИ СТОИТ У КРОВАТИ, КОГДА Я ПРОСЫПАЮСЬ.

– Все твои простыни в мороженом, – говорит она мне.

Издавая приглушенный стон, я переворачиваюсь на бок.

– Китти, поверь, это наименьшая из моих проблем.

– Папа интересуется, что ты хочешь на ужин: курицу или гамбургер. Лично я голосую за курицу.

Я сажусь на кровати. Папа дома! Может, он что– нибудь знает. Он устроил большую уборку и выбрасывал тонну всего ненужного. Возможно, он тайком спрятал мою коробку в какое-нибудь безопасное место, а письмо Питера просто по несчастной случайности было отправлено?!

Я вскакиваю с кровати и бегу вниз, сердце бешено колотится в груди. Папа в кабинете читает толстенную книгу о картинах Одабана.

Я выпаливаю на одном дыхании:

– Пап, ты видел мою коробку из-под шляпы?

Отец переводит взгляд на меня, но по растерянному выражению его лица я могу определить, что он все еще с птицами Одабана.

– Какая коробка?

– Моя коробка из-под шляпы, которую дала мне мама!

– Ах, эта… – произносит он, по-прежнему выглядя озадаченным. Он снимает очки. – Не знаю. Возможно, она ушла тем же путем, что и твои роликовые коньки.

– Что это значит? О чем ты вообще говоришь?

– Гудвилл[15]. Есть небольшая вероятность, что я отнес ее в Гудвилл.

Когда я ахаю, папа говорит в свое оправдание:

– Те роликовые коньки даже больше не налезали на тебя. Они просто пылились в шкафу!

Я сползаю на пол.

– Они были розовые и к тому же винтажные, я берегла их для Китти… но дело не в этом. Меня не волнуют роликовые коньки. Меня заботит моя коробка! Ты даже не представляешь, что ты наделал.

Папа встает и пытается поднять меня с пола. Я сопротивляюсь и плюхаюсь на спину как золотая рыбка.

– Лара Джин, я даже не знал, что избавился от нее. Ну же, давай посмотрим дома хорошенько, ладно? Не надо пока паниковать.

– Она могла быть только в одном месте, и там ее нет. Пропала.

– Я заеду завтра в Гудвилл по дороге на работу, – заверяет папа, присаживаясь рядышком на корточки. Он смотрит на меня таким сочувствующим, но в то же время негодующим и удивленным взглядом, словно говорит: «Как такое возможно, что мое здравое и разумное ДНК создало такую безумную дочь?»

– Поздно. Слишком поздно. В этом нет смысла.

– Что такого важного было в той коробке?

Я чувствую, как пломбир свертывается комочком в моем животе. Уже второй раз у меня появляется ощущение, что меня стошнит.

– Все.

Папа делает сочувствующее выражение лица.

– Я действительно не знал, что мама дала коробку тебе и что это было настолько важным. – Направляясь на кухню, он добавляет: – Эй, а как насчет пломбира до ужина? Он приободрит тебя?

Как будто десерт перед обедом может утешить меня, словно я ровесница Китти, а не шестнадцатилетняя девушка, которой, кстати, скоро уже исполнится семнадцать. Я даже не удосуживаюсь ответить, просто лежу на полу, прислонившись щекой к прохладной древесине. Кроме того, мороженого не осталось, я все съела. Впрочем, папа сам об этом скоро узнает.

Я даже не хочу думать о Джоше, о том, как он читает письмо. Я вообще не хочу думать. Все просто ужасно.

После ужина (курица, по требованию Китти) я мою посуду, и вдруг раздается дверной звонок. Папа открывает дверь, и я слышу голос Джоша:

– Здравствуйте, доктор Кави. Лара Джин дома?

О, нет. Нет-нет-нет-нет. Я не могу видеть Джоша.

Знаю, что когда-нибудь мне придется это сделать, но не сегодня. Не в эту секунду. Не могу. Просто не могу.