Вселенная против Алекса Вудса

— Так вот, — продолжала доктор Уэйр, — большинство астероидов, падающих на Землю, совсем крошечные, они полностью сгорают в верхних слоях атмосферы. Но некоторые, вроде твоего, обладают достаточной массой и плотностью, чтобы долететь до земли и не испариться. Изредка попадаются такие большие и тяжелые, что атмосфера почти не замедляет их движения. Они падают, вызывая разрушительный взрыв и оставляя кратеры. Многие ученые убеждены, что динозавров уничтожил именно метеорит из пояса астероидов.

Я оглядел тяжелый апельсин, который держал в руках, и недоверчиво заметил:

— Что-то мне кажется, одним метеоритом всех динозавров не убьешь.

Тогда доктор Уэйр начала очень подробно объяснять, что метеорит, убивший динозавров, был намного больше моего — миль десять в диаметре. Его падение вызвало океанские волны высотой с гору, кислотные дожди и лесные пожары. Над Землей нависло облако пыли, на несколько лет заслонившее Солнце. Никаких осколков того метеорита не осталось, потому что мощность взрыва была чудовищной — сто миллиардов мегатонн в тротиловом эквиваленте, зато на морском дне неподалеку от Мексики образовался огромный кратер, возраст которого оценивают в шестьдесят пять миллионов лет. Кроме того, в образцах горной породы того же возраста зафиксирован подозрительно высокий уровень иридия-193. Это один из стабильных изотопов иридия, на Земле он встречается чрезвычайно редко, зато в метеороидах — сплошь и рядом. Изотоп — это что-то, связанное с атомной массой и крохотными частицами под названием «нейтроны», но тут я, честно говоря, потерял нить, а доктор Уэйр сказала, что вовсе необязательно вникать во все тонкости сразу. Главное знать, что найти иридий-193 в камнях возрастом в шестьдесят пять миллионов лет — все равно что следователю поймать преступника с поличным.

Я все обдумал очень-очень тщательно, а потом спросил:

— Миссис Уэйр, а в моей голове тоже нашли иридий-193? Когда брали образцы на анализ? Потому что это тоже было бы похоже на поимку с поличным.

Доктор Уэйр пришла в восторг и сказала, что именно такие вопросы задают настоящие ученые. Ответ был «да»: образцы подвергли разнообразным химическим анализам, которые подтвердили присутствие металлов, входящих в состав метеоритов, — железа, никеля, кобальта и изрядного количества иридия-193. На автомобильную свечу, как она выразилась, не хватило бы, но по нормальным земным меркам его оказалось порядочно. А это означало, что с вероятностью 99 и 999 тысячных процента меня ударило именно метеоритом, а вовсе не обрушившейся штукатуркой, как утверждал фельдшер со «скорой». Таким образом, я — второй человек за всю историю, серьезно пострадавший от прямого попадания метеорита!

Я страшно вдохновился. Но меня беспокоил еще один вопрос.

— Миссис Уэйр, — начал я, — а что будет дальше с моим железоникелевым метеоритом? Вы его обратно заберете?

Доктор Уэйр снова улыбнулась, на этот раз задумчиво.

— Знаешь, Алекс, я думаю, это тебе решать. Мне он больше не нужен. С теми пробами, что есть, мне и так работы не меньше чем на полгода. Это настолько редкий образец, что, с моей точки зрения, ему место в музее; я уверена, что многим хотелось бы его увидеть. Но тут будет так, как ты скажешь. Хочешь оставить себе? Забирай. Никто не имеет права у тебя его отнять.

— Я очень-очень хочу оставить его себе, — признался я, прижимая Камень к груди. — По крайней мере пока.

И я его оставил. Он пять лет пролежал на полочке у меня в спальне. А 20 июня 2009 года я решил поделиться им с другими. Мне тогда показалось, что пора, — позже объясню почему. В общем, если вам хочется на него взглянуть, то пожалуйста: Лондонский музей естествознания, стеклянная витрина в хранилище — от динозавров метров сто.

Глава 3 Дама кубков

Врачи объявили, что с мозгами у меня все в порядке, череп под растворимыми костными пластинками восстанавливается, и меня наконец выписали. Дальше началась эпопея с газетчиками. Первая ватага поджидала меня в двух шагах от больничного порога, вторая — возле маминой машины, третья — около дома, четвертая — там же, на следующий день — пятая, у дверей маминого салона, шестая — там же, когда мы вышли вечером запирать дверь. И так двое суток подряд. Удивительно, но мои тринадцать дней комы принесли немалую прибыль куче изданий, и это при том, что в двенадцать из этих дней не происходило ровным счетом ничего. За это время из мельчайших осколков-слухов раскручивались целые галактики домыслов. Надежные и неизменно «пожелавшие остаться неназванными» источники сообщали, что мое состояние изменилось от критического к безнадежному, потом перешло к стабильно критическому, от него через просто стабильное трансформировалось в неопределенное, на протяжении полусуток якобы наблюдались улучшения, которые вновь сменила неопределенность, после чего мои перспективы мрачнели с каждым часом, пока все не сошлись на том, что я вряд ли когда-нибудь очнусь. Тут-то я и очнулся, избегнув трагической кончины, которую мне упорно предрекали.