Всей землей володеть

Выслушав грозные известия, Всеволод вдруг как-то обмяк, ссутулился и устало опустился обратно на столец. «Не совладать», — звенели в ушах сказанные Хомуней слова. Душу князя охватило отчаяние, он со слабой надеждой оглядел собравшихся бояр и тихо спросил:

— Как думаете, что нам делать? Как поступим?

Заговорил воевода Иван.

— Я мыслю тако, княже. Перво-наперво гонцов шли ко братьям — в Киев, в Чернигов. А сам не стряпая[129] наряжай сторожи, собирай дружину — и встречь ворогу, к Вопию. И мужиков с поля оторви и оборужи. Дело святое.

Бояре одобрительно затрясли бородами.

Воевода Иван продолжил:

— Коли узрим — прут на нас степняки — примем бой, иного не дано. Коли они поворотят — не помчим за ими. Знаю их повадки — заманят в засаду да перестреляют.

— Кто ещё сказать хочет? — Всеволод обвёл взглядом примолкших советников. — Ты, Хомуня, что думаешь?

Хомуня, прокашлявшись, прохрипел:

Прав Иван Жирославич. Здесь, в Переяславле, сожидать ворога нечего. Ибо покуда мы тут будем сидеть, сёла, нивы наши огню предадут! Выступать надоть[130].

На том и порешим. — Всеволод хлопнул ладонями по подлокотникам стольца. — Грамоты князьям Изяславу и Святославу тотчас же, с печатями вислыми, с гонцами пошлю. А ты, воевода, — обратился он к Ивану. — Дружину готовь. Ты, Хомуня, и ты, Ратибор, нарядите сторожу. Пошлите людей в степь, за Сулу, за Хорол. Ну, с Богом.

Проводив взглядом уходящих бояр, Всеволод приказал принести перо, чернила и пергамент.

Быстрые, неровные строки побежали по тонкому листу.

Глава 7 ВО ВРАЖЬЕМ СТАНЕ

Над Хоролом рассеивался утренний туман. Жёлтый слепящий глаза диск солнца пробивался через густую пелену, яркие копья-лучи прорезали своими остриями непрочную белесую дымку. Ясно стал виден левый берег реки — низкий, обрамлённый нестройной цепочкой крутых холмов, что высились у самого окоёма.

Вдоль холмов неторопливо разъезжали вереницы степных всадников — вражеская сторожа. На равнине, перед холмами раскинулся лагерь кипчаков — всюду сверкали на солнце наконечники копий, доносились громкие гортанные крики. Посреди лагеря стояли огромные шатры на столбах, возле них виднелись тьмочисленные обозы, телеги, сюда же согнаны были стада овец, кони, двугорбые великаны-верблюды.

Ближе, у песчаного берега, с диким свистом проносились конные разъезды. Толпы степняков собирались у кизячных костров, пили кумыс, жевали сырое или слегка поджаренное мясо.

— Велика сила поганых, — раздумчиво вымолвил воевода Иван.

Всеволод, в волнении кусая сухие, пыльные губы, молча кивнул.

— Княже! Гонец! Белым платом машет! — крикнул, останавливая коня, Хомуня.

Всеволод порывисто обернулся. У излуки через реку плыл, ухватив коня за повод, молодой воин. В шуйце он держал сулицу[131], на которую был наколот светлый клочок материи.

— В вежу! — коротко бросил Всеволод и, круто поворотив ретивого белоснежного скакуна, понёсся к своему шатру. Спешившись, передал поводья челядинцу, крикнул рослым гридням: — Гонца пропустить!

Следом за князем в шатёр-вежу проследовали Иван, Ратибор, Никифор и Хомуня. Сев на кошмы, они примолкли в томительном, тягостном ожидании.

«Половцы» — это слово уже срывалось с уст переяславских дружинников. Так, с чьей-то лёгкой руки, назвали они этот неведомый ранее степной народ[132].

«Воистину, — подумал Всеволод, — метко сказано. Живут дико, в поле, хлеб не растят, умершим знатным воинам ставят на курганах каменные бабы — этакие страшные, уродливые, огромные». О них рассказали любознательному князю торопящиеся в Переяславль встречные купцы, которые под защитой крепостных стен мыслили сохранить свои товары.

Войлочный полог шатра колыхнулся, и внутрь не вошёл, а прямо-таки ввалился кипчак в мокрой одежде.

Увидев облачённого в кольчатую бронь князя, он поклонился ему в пояс.

— Садись! — сказал по-печенежски Всеволод.

Степняк, оскалив в улыбке крупные жёлтые зубы, тотчас уселся на кошмы, скрестив под собой ноги.

— Здравствуй, каназ! — молвил он так же по-печенежски. — Моё имя — Искал. Я — солтан[133], глава орды. Хан Болуш, главный в нашем племени, послал меня к тебе. Он сказал: «Хочу жить с Русью в мире». Зовёт тебя на пир. Ждёт, когда солнце...

Он указал перстом вверх.

— В полдень, — догадался Всеволод.

— Да. — Искал кивнул, неприятно, сдавленно рассмеявшись.

Вообще, во всех движениях и в поведении ханского посла проглядывали плохо скрываемые злоба, жестокость и пренебрежение.

— Ты, воевода! Ты, боярин! Ты, храбрый воин! — указал он на Ивана, Никифора и Хомуню. — Вы тоже приглашены. Я сказал!

Он неожиданно резко вскочил. Гридень у порога схватился за саблю и со скрежетом вырвал её из ножен.

— Ой, нехорошо, каназ! — снова рассмеялся Искал, обращаясь к Всеволоду (гридня он словно бы и не замечал). — Взять меня хочешь? Выкуп хочешь? Искал богатый, да?!

— Никто тебя не задержит. Иди. Передай хану, мы подумаем над его словами. — Всеволод знаком приказал гридню вложить саблю обратно в ножны.