Всего три дня

— А я вам что говорил? — с удовольствием подтвердил Савельев. — Глядите, как бы полковник Кушнарев не сманил его на самом деле. Я его с фронта знаю — уведет, не заметите.

— Так мы ему и дадим! Нам что, самим специалисты не нужны?

— Вот-вот, — поддакнул Савельев. Сел прямо и снова подумал: «До чего же кстати эти учения оказались!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Домой гвардии подполковник Савельев возвратился поздно. Трошин увел к себе Антоненко, а Алфей Афанасьевич еще посидел немного в кабинете, отдыхая. Потом побродил по казарме, наблюдая, как артиллеристы чистят оружие, приводят себя в порядок. Зашел в автопарк, где хозяйничал прапорщик Песня, — водители ставили тягачи на мойку, сильными струями воды смывали с них пыль и грязь. Потом обслуживали и заправляли машины и предъявляли их на осмотр автотехнику, прежде чем поставить в боксы. Савельев не отвлекал от дела теперь уже бывших своих подчиненных. Просто с грустью наблюдал привычную глазу картину, стараясь не замечать взглядов артиллеристов, в которых ему чудилось сочувствие. В нем-то он меньше всего сейчас нуждался. Ведь все шло хорошо. Он уходит, а жизнь течет своим чередом, своим порядком, ради незыблемости которого он отдал весь опыт, знания и силы. Через час-другой часть опять будет готова к новым тревогам. Учебным и боевым — одинаково. Так было при нем, так будет и без него. Этому надо радоваться, расстраиваться не из-за чего…

Он ушел из казармы вслед за батареями, направившимися на вечернюю прогулку. В теплой бархатной ночи звонко разносился голос запевалы Дениса Шемастина, который так давно, целых три дня назад, играл на гитаре под дверью Алфея Афанасьевича, отвлекая его от невеселых размышлений.

Когда ж пойдут в атаку роты
И прозвучит сигнал: «Вперед!» —
От наступающей пехоты
Артиллерист не отстает…

И дивизион, будто не было изматывающих учений, словно не чувствуя усталости, мощно и гордо подхватывал припев:

Артиллерийская работа!
Ты — бог войны в таком бою,
Где благодарная пехота
Идет под музыку твою!..

Незаметно для себя подполковник расправил плечи и пошел легко, упруго, стараясь попадать в такт песне, как он давно уже не ходил. Боль в левом боку не тревожила его, и завтрашний день ему казался не таким безрадостным и пустым, как в утро перед тревогой.

Дома, в гулкой, насквозь пропылившейся за эти дни квартире, он долго стоял у окна, пока горнист не протрубил трижды сигнал «Отбой». Тогда Савельев подошел к столу и положил на него «тревожный» чемодан. Раскрыл и хотел было переложить его содержимое в другой, с которым собирался ехать в свой бессрочный отпуск. Теперь-то уж точно все. Отзвучали для него тревоги! Завтра передача дел, и больше никогда ему не пригодится «тревожный» чемодан. Грустно, но ничего не попишешь.

Он перебрал вещи, пощелкал выключателем фонаря и неожиданно подумал: «Это куда же ты заторопился? Ишь ведь как расхолодился! А дивизион-то еще не передан до конца. Вдруг еще понадобится «тревожный» чемодан? Мало ли что!»

И подполковник Савельев решительно захлопнул крышку…

РАССКАЗЫ, НОВЕЛЛА

СКАЗКА ЛЕТА СОРОК ПЕРВОГО Рассказ

Ночью в дверь купе вежливо, но настойчиво постучали. Я приподнялся в полусне, повернул защелку и опять лег. Дверь отъехала, и сквозь смеженные веки я увидел, как через порог шагнули один за другим три очень похожих, как близнецы, невысоких, коренастых и бородатых старичка. Даже одеты они были одинаково — в черные каракулевые папахи, в коричневые пиджаки и брюки, заправленные в новенькие хромовые сапоги. А борода-то, борода! Она обрамляла их морщинистые, гладко выбритые, загорелые лица по самому краю — чисто гномовская бородка. Да и сами они очень уж походили на добрых и веселых гномов из сказки о Белоснежке.

Для своего, в общем-то пожилого, возраста они были слишком бойкими. Быстро спрятали чемоданы, дружно взгромоздили в нишу наверху какой-то продолговатый и плоский пакет — все это сделали легко и бесшумно. Затем они почти одновременно раскатали на полках матрасы, покрыли их простынями и уселись рядышком напротив меня — отдыхали. Минуты две посидели и, не сговариваясь, одновременно отшпилили булавки на верхних карманах пиджаков, извлекли оттуда за цепочки часы-луковицы, щелкнули крышками, посмотрели время, вздохнули и безмолвно спрятали все обратно.

Вагон качнулся, поезд тронулся, и меня опять убаюкал мерный перестук колес. Я не слышал, когда они легли. И снилась мне сказочная белокурая девочка, которую хотела сгубить злая мачеха отравленным яблоком. А я был принцем и поцелуем разбудил Белоснежку в хрустальном гробу, куда положили ее маленькие друзья, лесные человечки.