Всего три дня

— Иди к черту, — ответил Новоселов, и в голосе его не было прежней угрюмости. — Все тебе надо знать! Любопытной Варваре нос оторвали, знаешь? Вот то-то!..

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Ты где это бродишь, полуночник? — сонно пробормотал майор Трошин, услышав, как заскрипела раскладушка под грузным телом Савельева.

— Почтальоном работал, — тихонько засмеялся Савельев. — Письма разносил.

— Какие еще письма? — Трошин даже приподнялся на постели. — Ты что говоришь, Алфей Афанасьевич?

— А ты чего всполошился, комиссар? Спи себе спокойно. Не бойся, я в своем уме. Отнес письмо Новоселову. Потерял парень в казарме, когда по тревоге собирался, даже распечатать не успел.

— Фу, напугал ты меня! — облегченно перевел дух Трошин. — Утром не мог отдать? Не поймешь тебя: то плох Новоселов, философствует много, то вдруг письма ему среди ночи доставляешь… Местное, что ли, письмо?

— Местное. Небось весь извелся ефрейтор. Как же не снести? А у меня, наверное, склероз, с самого выезда в кармане таскаю. Дождь разбудил, вспомнилось, решил моцион совершить, — словно оправдываясь перед замполитом, шепотом обстоятельно объяснил Савельев. — Ты бы, Кирилыч, видел, как он обрадовался! Я уж, грешным делом, подумал: наскучит отдыхать — подамся в почтальоны. Людей радовать.

— Хм… — иронически промычал Трошин. — Давай-ка спать. Час какой-нибудь остался. Сердце еще побаливает?

— Да вроде полегчало на холодке. Самую малость ноет. Ничего, пройдет к утру.

— Вот и отдыхай, командир. Обещаю: пойду к комдиву и скажу, чтобы тебя в госпиталь отправили, если не будешь меня слушаться.

Ни Савельев, ни Трошин не знали, что их разговор разбудил майора Антоненко, спавшего у противоположной стенки палатки. Слушая их, Антоненко ехидно усмехался про себя: «Ну, макаренки! Какому-то разгильдяю письма носят. Местное, видите ли! Ах, посмотрите на нас, какие мы заботливые! Если это и есть искусство работы с подчиненными — доставлять им по ночам потерянные письма, — то пусть я буду в нем дилетантом!»

Но насмешки не получилось. «Это же перед кем они свою заботу выставляют, что ты мелешь? Да и кто дойдет ради этого с больным сердцем грязь месить? Тут, майор, все посерьезнее, чем ты думаешь! Это верно, что ты дилетант. Ты бы письмо не понес. Потому что ты, если честно признаться, мало что знал о своих солдатах, когда батареей командовал. А ведь в бой готовился идти с ними! Считал, что вся забота о подчиненных в том, чтобы они были чисто одеты, обуты, вовремя накормлены. А что в душе у каждого было? Каких и откуда писем ждали? Этого ты, комбат, не знал. А они, отцы дивизиона, знают! Вот тебе и макаренки!»

Антоненко решительно перевернулся на живот, нахлобучил подушку на голову и, попилив себя еще немного за необъективность, вскоре заснул.

А тишина в палатке, нарушаемая лишь похрапыванием начальника штаба, стояла недолго. И разговор пошел весьма любопытный для майора Антоненко, если бы он слышал его.

— Комиссар, ты спишь? — спросил подполковник Савельев.

— Как же, с тобой уснешь! — с готовностью отозвался Трошин. — Выкладывай, Алфей Афанасьевич, что там у тебя еще?

— Тебе как майор показался?

— Майор как майор. — Трошин помолчал немного, раздумывая. — Горяч, правда, немного. Тороплив в суждениях. Аксиомы любит. Ну, еще прямолинеен. Это по молодости. Пройдет. Научится быть гибким. Смышлен… Что это ты меня спрашиваешь? Тебе-то приглянулся?

— Согласен с твоей оценкой, — не сразу, явно уклончиво, ответил Савельев. — Больно уж он мне Авакяна напоминает. Но что простительно комбату — с натяжкой, конечно, — то командиру дивизиона запрещено категорически! Как бы он дров не наломал. Уеду — посмотри за ним, Кирилыч.

— Ладно, не переживай. Все будет хорошо. По-моему, наши беседы с ним пошли на пользу. Так, из одного упрямства, спорит.

— Ишь какой ты быстрый! Нет, такой, пока шишек себе не набьет, не поймет, что ошибается. А знаешь, Кирилыч, откуда такое берется?

— Давай, командир, прочти мне лекцию, разъясни, — подбодрил майор Трошин. — Может, и Василия Тихоновича разбудим, чтобы и он заодно просветился? Мне ведь этого не надо: знаю не хуже тебя. Ох, не к добру ты нынче разговорчивый, Алфей Афанасьевич! Давай-ка спать!

— Ты погоди подзуживать. Я вот думал: напрасно мы Глушкова не выдвинули, справился бы. Начальник штаба отличный.

— Ну что ты, Алфей Афанасьевич, за старое принялся? — уже не скрывая досады, ответил Трошин. — Решили ведь: учится Глушков — и пусть учится. Диплом на носу, с приемом да сдачей техники хлопот не оберешься, а ты хотел бы еще на него взвалить?

— А я боюсь, что обидится. Опять же нашей школы воспитанник.

— Ах вон ты к чему! Наш воспитанник! Ну, коль наш, так и поймет, что ради его же блага. Не беспокойся. Свое от него не уйдет. Надеюсь, вопросы иссякли? Учти, Алфей Афанасьевич, я точно комдиву тебя выдам.

— Выговориться не дает, вот соня! — обиженно сказал Савельев.

Он затих и через несколько минут уже дышал ровно, и глубоко. А майор Трошин, поворочавшись с боку на бок, присел на постели. Сон был перебит окончательно. Вот уж непоседа этот Алфей Афанасьевич!