Всего одна жизнь

Мне захотелось вдруг попытаться представить жизнь в целом, как это было там, в лесу, когда я пытался охватить воображением всю громадность тайги. И я стал думать о том, что люди всегда, наверное, стремятся к ясности, к возможно большей ясности во всем. Но цель эта обречена остаться вечным идеалом, так как полная ясность доступна в простом, а в сложном достичь ее трудно, может быть — невозможно. Но если это так, то человеку остается положиться на свою совесть и ждать того же от других…

Всего одна жизнь

1

Здание клинической больницы пряталось в зелени парка, высветленной уже обильной желтизной. Парк был пуст и тих в этот ранний час. Еще не раскрашенное солнцем безветренное утро не тревожило листьев на ветвях и дорожках, на кучах угля, запасаемых к длинным осенним и зимним месяцам у котельной. Могло показаться, что эта небольшая часть города у еще тихого проспекта, вздрагивавшего пока лишь от редких автомобилей, крепко спит. Но у одного из торцов больничного здания — у входа в приемный покой — стояла машина скорой помощи с работающим мотором. Сквозь заросли сирени, прижавшиеся к серым стенам, из окон первого этажа пробивался меркнувший с каждой минутой свет.

И уж, наверное, не было в этот час менее сонного места в городе, чем сам приемный покой. В вестибюле на длинных скамьях ждали наспех одетые встревоженные люди. Табачный дым поднимался к плафонам высокого потолка и оттуда лениво тек к широким стеклянным дверям, в безоблачно голубеющее утро. А в большом зале, разгороженном кабинами, словно в сотах, двигались, сидели, лежали люди…

В одной из операционных отделения экстренной хирургии на третьем этаже заканчивалась операция аппендицита, пятая за эту бесконечную ночь. Осталось только наложить несколько швов.

Загорелый мужчина, распростертый на столе, напряженно молчал, облизывая сухие губы.

— Мы сами зашьем, — тихо сказал оперировавший хирург ассистенту. — Идите отдыхайте, Герман Васильевич. Спасибо…

— Чего уж теперь… — буркнул тот.

Герман Васильевич, заведующий отделением плановой хирургии, был сегодня ответственным дежурным. Оперировавший молодой доктор, всего месяц-другой как пришедший из института, не очень быстро, но весьма старательно завязал последний узел.

— Все! — удовлетворенно сказал молодой хирург.

— Спасибо, — отозвался из-за простыни больной.

— Надежда Петровна, позвоните в приемный, выясните, нет ли там чего-нибудь еще, — попросил Герман Васильевич санитарку.

— Ну, уж… может быть, хватит на сегодня, Герман Васильевич, — взмолилась операционная сестра.

— Да-а, бедная Валечка, — посочувствовал молодой хирург. — Шесть часов у стола!..

— Она привыкла. — Герман, сцепив у груди руки, смотрел, как хирург кладет наклейку на рану. — И вы привыкнете, Толя. Работа. Разве вы еще не заметили, как хорошеют на ней даже самые красивые операционные сестры?

— Ох уж, Герман Васильевич! — не без кокетства произнесла сестра, глянув на Германа поверх маски заблестевшими глазами.

— Размывайтесь, — разрешила вернувшаяся из предоперационной санитарка и стала развязывать тесемки на халате Германа.

До конца дежурства оставалось немногим больше двух часов. «Теперь, вероятно, все», — подумал Герман.

В широкие окна предоперационной, обращенные на юго-восток, вовсю било уже солнце. После строгого света операционной лампы этот буйный поток ослепил Германа. У стола, зажав в руке какой-то инструмент, спала вторая операционная сестра.

День начинался ясный, обычный для нынешней тихой осени. Герман с удовольствием подумал о своей лодке, о длинномордой ушастой Нерте, о любимых своих снастях… Но сначала — в палату, к этому, как его, — Кухнюку. Потом можно будет выйти в парк, хоть немного освежиться. При ярком свете солнца история Кухнюка представилась нереальной: расстрел соседа по коммунальной квартире?.. Выдумка больного разума, да и только.

Герман снял перчатки и стерильный халат, бросил их на табурет, закурил, пощурился на солнце и вышел в холл третьего этажа, где, как и на всех четырех этажах больницы, было много зелени в кадках и горшках. Вся зелень в здании, да и в парке, содержалась уже не в том идеальном порядке, что при прежнем главном враче, но за нею еще следили старые санитарки и дворники, хотя все чаще слышалось недовольство по поводу пыли, которая скапливается на широких листах фикусов и требует рук да рук.

Герман неторопливо поднялся на четвертый этаж. Кухнюка он положил в свое отделение в палату реанимации и усиленного лечения (обычно эти палаты называли просто реанимационными). Он не хотел, чтобы кто-то другой вел оперированного им больного.

Кухнюк спал или находился в забытьи, но пульс и давление были нормальными, в вену капал раствор, какой-то очередной раствор, необходимый больному, по мнению врача-анестезиолога. На вопрос Германа, где врач, анестезиологическая сестра ответила, что Лидия Антоновна вышла покурить. От разговора встрепенулся клевавший носом у окна милиционер в халате, надетом поверх форменного кителя, и в белых бахилах, небрежно завязанных поверх голенищ.