Всего один день

Она оказывается посередине, после «Генриха V» и «Зимней сказки» и перед «Как вам это понравится», «Цимбелином» и «Мера за меру». Но это название на листе бумаги кажется мне огромным, как рекламный щит. «Двенадцатая ночь». И не имеет значения, хочу ли я на этот курс. Я просто не смогу встать и прочесть слова из этой пьесы. Это противоречит идее чистого листа.

Профессор Гленни какое-то время рассказывает об этих пьесах, тыкая в написанные маркером названия с таким энтузиазмом, что они стираются.

— Что я люблю в этом курсе больше всего, так это то, что мы, по сути, даем темам, то есть самим пьесам, нас выбирать. Декан поначалу отнесся скептически к подобной непредсказуемости в академическом образовании, но, похоже, получается всегда достаточно хорошо. Посмотрите на эту выборку, — он снова указывает на список. — Кто-нибудь может озвучить тему этого семестра на основании данных пьес?

— Это все комедии? — предполагает девчонка с кручеными волосами.

— Интересное предположение. В «Зимней сказке», «Мере за меру» и «Цимбелине» хоть и довольно много юмора, все же они считаются не столько комедиями, сколько проблемными пьесами, саму эту категорию мы обсудим позднее. В «Генрихе V» тоже довольно много смешного, но это тоже довольно серьезное произведение. Еще предположения есть?

Все молчат.

— Я дам подсказку. Наиболее очевидно это в пьесах «Двенадцатая ночь» и «Как вам это понравится», это действительно комедии, но в то же время они задевают довольно глубокие чувства.

Снова тишина.

— Ну же. Вы люди образованные, наверняка кто-то ходил хотя бы на одну из этих пьес. Кто видел «Как вам это понравится» или «Двенадцатую ночь»?

Я осознаю, что подняла руку, когда становится уже поздно — профессор Гленни меня увидел и кивнул, и я заметила его горящие и полные любопытства глаза. Я хочу сказать, что подняла руку по ошибке, что временно вернулась та старая Эллисон, которая тянула на занятиях руку. Но как-то не выходит, и вместо этого я выпаливаю, что видела прошлым летом «Двенадцатую ночь».

Профессор Гленни делает паузу, словно ждет, что я продолжу свою мысль. Но все, мне больше нечего сказать. Возникает неловкое молчание, как будто я призналась в алкоголизме на собрании Дочерей Американской революции.

Но он от меня не отстает:

— Что в данной пьесе служит основным источником напряжения и юмора?

На краткий миг я оказываюсь не в чрезмерно натопленном классе в зимнее утро. Жаркий вечер в Англии, я у канала в Стратфорде-на-Эйвоне. А потом в парижском парке. А потом снова здесь. И во всех трех местах ответ одинаков.

— Все выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле.

— Спасибо?..

— Эллисон, — заканчиваю я. — Эллисон Хили.

— Эллисон. Возможно, твое обобщение чуть-чуть чрезмерно, но в данном случае оно попадает в самую точку, — он поворачивается к доске и пишет: «Меняющаяся личность, меняющаяся реальность». И отмечает что-то еще на своем листке.

— Итак, прежде чем мы разойдемся, последний организационный момент. Мы не успеем полностью прочесть вместе все пьесы, хотя понадкусываем многое. Я вроде бы уже высказался на тему изучения Шекспира в одиночку, так что я хотел бы, чтобы оставшееся вы читали друг с другом по ролям. И это обязательно. Разбейтесь, пожалуйста, по парам прямо сейчас. Если вы в списке кандидатов, выбирайте партнеров только в пределах этого списка. Эллисон, ты уже не в нем. Как видишь, участие в работе у нас вознаграждается.

Из-за этого деления возникает суматоха. Я оглядываюсь. Рядом со мной оказывается вроде бы нормальная девчонка в очках «кошачий глаз». Можно ей предложить.

Но можно и уйти. Хоть меня и взяли, я все равно могу отказаться и предоставить свое место кому-нибудь другому.

Но по какой-то причине я не делаю ни того, ни другого. Отвернувшись от той девчонки, я смотрю за спину. Там этот парень, Ди, и на него никто не обращает внимания, как на непопулярного полного мальчишку, которого никто никогда не возьмет в свою команду играть в кикбол. У него такой смущенный вид, словно он знает, что его никто не выберет, а сам он тоже не хочет никому причинять неудобств. Так что когда я спрашиваю его, хочет ли он читать со мной, на его лукавом лице на миг появляется искреннее удивление.

— Так уж сложилось, что мой список танцев пока еще почти пустой.

— Это значит да?

Он кивает.

— Хорошо. Но у меня одно условие. Ну скорее просьба. Впрочем, даже две.

Ди сначала хмурится, а потом его брови взмывают так высоко вверх, что скрываются под волосами.

— «Двенадцатую ночь» я вслух читать не хочу. Ты можешь делать это один, а я послушаю, я тогда сама прочту целиком другую пьесу. Или возьмем в прокат экранизацию, и будешь читать с актерами. Я просто не хочу цитировать оттуда ни слова.

— А в классе ты как будешь решать эту проблему?

— Разберусь как-нибудь.

— А что у тебя против этой «Двенадцатой ночи»?

— А это как раз вторая просьба. Не хочу даже разговаривать об этом.

Он вздыхает, словно обдумывая.

— Ты кто, цаца или примадонна? С примадонной я еще смогу работать, а на цац у меня времени нет.