«Всего лишь врач»

На лечебный факультет было принято около четырехсот человек, которых разделили на два потока. Первые лекции были общими для всего курса, их читали в седьмой – самой большой и старой аудитории института. Она располагалась на втором этаже высокого здания, построенного в начале века – скромное, но не лишенное помпезности благодаря мощным прямоугольным колоннам у входа, массивной двери и широкому овальному крыльцу, на ступенях которого уместился весь курс, чтоб сфотографироваться во время традиционного сбора. На трех этажах размещались кафедры нормальной анатомии, биологии, гистологии, судебной медицины, оперативной хирургии и истории медицины. Седьмая аудитория служила также залом, где проходили заседания городского хирургического общества Пирогова, так что и после окончания института мне доводилось приходить сюда, всякий раз вспоминая студенческие годы, когда усаживался на свое прежнее место в десятом ряду сплошного амфитеатра отполированных деревянных ячеек с откидными досками. Здесь все оставалось неизменным – длинный, черный стол президиума, как поваленный на пол шкаф, кафедра, черная школьная доска на стене и выше экран. Сколько медицинских «светил» повидала эта кафедра! На первом курсе лекции по нормальной анатомии читал профессор Привес – интеллигент старой закалки, седовласый, элегантный, насколько позволяло приличное брюшко, всегда по-праздничному одетый, белая сорочка, цветной галстук-бабочка.. За его учебником в библиотеке шла охота, очередь по записи. Несчастливцам, кому не доставался учебник, приходилось заниматься по атласу – я всегда входил в их число. Все знаменитые хирурги страны стояли за этой кафедрой в разное время. Джанелидзе, Напалков, Куприянов, Углов, Мельников, Колесов… всех не перечислишь. Никого из них уже нет в живых. Заседания хирургического общества Пирогова проходило по средам, раз в две недели. И всегда на них присутствовал старший Напалков. Он был уже практически слеп – высокий, худой, старый человек, передвигавшийся с помошью своих молодых ассистентов, выполнявших роль поводырей. Я никогда не понимал этого фанатизма старых хирургов– классиков, живших только хирургией, не предсталяющих себя вне этого ремесла и науки. Углов оперировал чуть ли не до ста лет, как Дебейки. Вам хотелось бы лечь под нож к хирургу, которому стукнуло девяносто? Как им самим-то не надоело? На мой взгляд любое занятие, любое творчество, если им заниматься непрерывно на протяжении нескольких десятилетий, должно в конце концов осточертеть. Мир так прекрасен в своем разнообразии, не лучше ли попытаться познать его с другой, новой для вас стороны? Как правило в такой фанатичной преданности своей профессии можно распознать большую долю эгоизма, завышенной самооценки, льстиво подогреваемой бывшими учениками, которым на самом деле давно уже не до вас.

Впрочем, не только профессура выступала в «семерке»… На первом курсе здесь прошел вечер встречи с малоизвестным в то время автором-исполнителем песен Евгением Клячкиным. Невысокого роста человек лет тридцати, крупное лицо с не вполне русскими чертами, зачесанная назад шевелюра обильно тронутая сединой, держался скромно, почти застенчиво. Он спел несколько песен на стихи Анчарова.. Зычный, но мягкий голос старался усилить впечатление от каждой строки. Потом пел свои. Простые тексты легко укладывались в памяти и спустя много лет я могу вспомнить почти целиком и «Тонечку», и «На Театральной», и «Шофера».. Но самое сильное впечатление осталось от «Пилигримов». « И значит не будет толка от веры в себя да в бога. И значит останутся только – иллюзии и дорога». Имя Бродского не было упомянуто, и я вплоть до девяностых годов считал, что стихи написаны Клячкиным. Одного этого достаточно, чтоб возненавидеть советский строй. Анафема всем им, решавшим за меня, что мне следует читать, смотреть, слушать, а чего не следует. Кто дал им право скрывать от меня Бродского? Я мог умереть, так и не узнав его мир. Это хуже воровства!

Первое соприкосновение с профессией должно было состояться с началом практических занятий по нормальной анатомии. В тот день. на лестничной площадке, перед дверьми кафедры собрался весь поток – все в белоснежных, накрахмаленных халатах. Такого парада больше никогда не повторялось. Все возбуждены, оживленно общаются друг с другом, радость, улыбки.. и запрятанное внутри тревожное ожидание, как перед первым боем. Есть профессии, освоение которых невозможно без преодоления специфических страхов: нельзя стать летчиком, если боишься высоты, моряком – если боишься качки, врачом нельзя стать, если страшит «анатомичка». Известны случаи, когда люди бросали институт, так и не сумев преодолеть в себе этот страх или отвращение перед анатомическим театром. В наш век это, наверное, уже не так актуально – морги показывают по телевизору, следя, чтоб все было как можно натуральней. Человека все больше и больше приучают к виду смерти, видимо, исчерпав возможности в отображении вида жизни.