«
Буквы плывут. Я читаю их снова и снова! Вижу подпись в конце. Моисеева С.Д. Моисеева Света?
— Не может быть! Что это? — кладу я листок, пальцы словно бы липкие. Будто он перепачкан в грязи.
Инесса вздыхает таким тяжким вздохом, что я понимаю. Финал!
— Это заявление, Костя. Оно поступило от нашей студентки. Информация дошла до министерства. Человек, с которым я близко дружила, не даёт делу ход. Но слишком много людей уже знают об этом. И сдерживать этот процесс не получится долго.
— Но…, - пытаюсь найти подходящее слово, — Ведь это же бред! Инесса, ведь вы понимаете это?
Я смотрю на неё, я пытаюсь найти ту поддержку, которая мне так важна. Вижу только отчаяние, боль в её взгляде.
— Константин, дорогой! Уж как я бы хотела, чтобы это дело скорее замяли. И я сделаю всё, от меня зависящее. Расскажи мне, какие основания есть у этой Моисеевой обвинять тебя в этом?
Я кручу в голове всё, что было со мною и Светой. И пытаюсь собрать мысли в кучу.
— Ну, в общем, она мне писала записки фривольного толка, — массирую лоб, будто это поможет.
— Например? — уточняет Инесса.
— Ну, например, «Дорогой Константин! Вы — мой кумир», и сердечки, — я усмехаюсь. Всё это казалось мне шуткой, не более. Ну а теперь не до смеха…
— Где они, эти записки? — вцепляется ректор в полученный козырь.
Но я пожимаю плечами:
— Нигде, в мусорке. Где же ещё?
Инесса отчаянно стонет, стучит по столу:
— Ну, зачем ты их выбросил?
— Ну, а что мне, хранить их, как память? — вылупляю глаза, — Ведь я же не знал, что дойдёт до… такого.
Она тоже трёт лоб, закрывает глаза, выдыхает:
— Так, что ещё? Что может подтвердить твою невиновность?
— Моё слово! Разве этого мало? — взрываюсь, но тут же, увидев её осуждающий взгляд, приглушаю свой голос до шепота, — Показания коллег. Все, до единого, скажут, что я не способен на это. Студенты мои! Вы спросите студентов. Ну… кроме этой.
— Спросят, спросят, Костя! Не волнуйся, они всех опросят.
— А недавно! — цежу я сквозь зубы, — Она приносила мне свой реферат оценить. Для выступления на конференции. И… поцеловала меня прямо в губы.
— Как? — восклицает Инесса.
— Вот так! — говорю, закрываю глаза и тянусь ртом к невидимой цели.
Инесса вздыхает:
— Шумилов! И что было дальше?
— Ничего, — пожимаю плечами, — Я просто сказал ей, что я не по этому делу. Что я женат, у меня есть дочь почти её возраста. И прочее.
— Это видел хоть кто-нибудь? — цедит Инесса, её руки буквально вцепляются в стол.
Я машу головой:
— Нет, конечно! Я тогда ещё дух перевёл. Думаю, не дай Бог кто увидит. Подумают всякое.
— Ну, и то хорошо, — выдыхает она, а потом говорит, — Значит так, я тебя отстраняю. На время!
— Что? — я смотрю на неё и пытаюсь унять подступившую дрожь, — От работы?
— Ну, Костя, миленький! Ты же пойми! Ведь я не могу промолчать. От меня ждут реакции. Я вынуждена. Но это временная мера. Надеюсь, что всё прояснится. И ты продолжишь работать у нас.
«Надеюсь», — сказала она. Не уверена, нет! А… надеюсь. Значит, это не точно? Значит, есть вероятность, что я не продолжу работать у них? От этой мысли сжимается всё. Даже то, что не может сжиматься.
— Инесс, вы мне верите?
Решимость её опадает, и плечи как будто становятся меньше:
— Я верю тебе.
В ответ я только киваю беззвучно. Хотя бы…
Когда выхожу, как сомнамбула из кабинета, иду вдоль большой анфилады, то, в череде беспокойно снующих студентов, замечаю виновницу всех моих бед.
— Константин Борисович? — поднимает глаза Моисеева. И в синеве её глаз так легко утонуть.
Я про себя усмехаюсь. Ну, надо же! Кто бы мог думать, что этакий ангел способен творить несусветную дичь.
Сперва я решаю идти, сделать вид, что не вижу её. Но затем оборачиваюсь. И, когда мы ровняемся с ней, говорю:
— Да, Моисеева, я вас недооценил.
Она смотрит так искренне, и даже как будто готова заплакать. Но я не даю ей сказать.
— Далеко пойдёте, Светлана! — бросаю с улыбкой. И теперь иду, уже не оборачиваясь. И голос её вынуждает ускориться.
Уже оказавшись в одной из аудиторий, я перевожу дух. И радуюсь тому, что здесь в этот час нет лекций. В этой большой и просторной зале я вёл экономику. Я! И вещей в этом старом столе больше моих, чем чужих. Даже мелок этот, что лежит на полочке возле доски, я принёс. Мне казалось важным, чтобы он писал мягко. Беру его в руки, как будто хочу перепачкаться им напоследок. Затем кладу обратно.