Всего лишь я

– Сегодня ночью умер один узник, – торопливо ответил тюремщик и добавил: – Сам умер.

– Кто?

– Туст, кузнец.

– Вот как? Хм… Хорошо. Ты предпринял что-нибудь?

– Никак нет!

– Ты видел, что умер узник, и даже не открыл дверь, чтобы убедиться?

Тюремщик вновь сник и мысленно поклялся больше никогда не пользоваться тайными глазками в дверях камер, чтобы подсматривать.

– Можешь остаться, я сам схожу. А поваренку скажи: еще раз притащит недоваренную снедь – и сам будет ее жрать до посинения.

Старый тюремщик, суетливо поклонившись, попятился, не переставая приговаривать:

– Спасибо, господин Арчи. Спасибо. Я ему скажу, я ему так скажу, что он в штаны наложит.

Самый влиятельный человек Затарии не слышал причитаний несчастного, он шел по коридору туда, где ночью умер Туст-кузнец.

*****

Кайс встряхнул ладонью, сбрасывая на топчан Туста карту, словно та обожгла его.

–Туст, – не веря в то, что произошло, позвал Кайс. —Туст, ты чего? Поднимайся.

Туст не ответил. Его тело, еще минуту назад живое и разговорчивое, теперь застыло посреди камеры, уткнувшись подбородком в едва заметную ложбинку, промытую неутомимым ручьем в камне. Веселая струйка продолжала свой бег несмотря на преграду, попросту обходя ее с двух сторон. Убитый тюрьмой ею же и омыт. То, что должно делать в подобных случаях детям и внукам умершего, сделано ручейком, пробившимся с воли. Последние слова должны быть смыты с губ, как только человек перестал дышать. То, что скажет он Богам, не должно смешаться с тем, что сказано до этого людям.

– Ох, Туст, – опустившись на колени перед мертвым, прошептал Кайс. – Что же ты…

Он перевернул старика и в который раз за ночь отправился к бочке, прихватив с топчана миску. Вернувшись обратно, завершил омовение и перетащил тело, устроив его на не струганных досках. Уложив Туста, как того требует обычай, Кайс положил ему под скрещенные руки карту, не желая принимать такой подарок. Пусть она останется с ним.

Водрузив у изголовья мертвеца карту Души с ее умиротворяющим пламенем, Кайс вернулся на свое место, сел, скрестив ноги, и не заметил, как пролетел остаток ночи.

Лязг запора вывел Кайса из горестных раздумий, возвращая в мир настоящий. Вопреки его ожиданиям, в камеру вошел не мальчишка-поваренок в сопровождении тюремщика, а человек в капюшоне. Оглядев узилище, визитер отступил в коридор и, сняв со стены один из факелов, вновь вернулся.

Рассмотреть лицо гостя не представлялось возможным. Из раструба надвинутого капюшона на Кайса смотрела тьма.

– Сидишь?

– Сижу.

Гость прошлепал босыми ногами к оставленной на полу миске с остатками воды, ткнул в нее факелом, гася огонь.

– Чуть было не согрешил, – в голосе пришедшего слышались нотки сожаления. Он словно оправдывался за что-то. – Думал, померещилось. Теперь вижу, что нет. Это действительно карта Души.

Он подошел к изголовью топчана, на котором вытянулось мертвое тело Туста, и протянул руку к божественному огню. Целую минуту он простоял так, с протянутой рукой.

– Ты кто? – решил прервать молчание Кайс. – И какое тебе дело до моей карты?

– Я? – гость повернулся к Кайсу, снимая капюшон. —Я тот, кто мог тебя казнить полгода тому назад. Я тот, кто мог спасти этого старика от участи, что его постигла. Я тот, кто не сделал ни первого, ни второго.

Таинственный гость стянул капюшон с головы.

– Арчи? – удивленно спросил Кайс. – Сам глава тайной службы спустился в свое адское детище? Уж не со скуки ли?

На худом, волевом лице Арчи не отразилось ничего. Ни злости, ни насмешки. Абсолютно ничего. Лицо его было словно слеплено из воска.

– Для тебя я господин. Господин Арчи. И если ты думаешь, что страшнее той участи, что постигла тебя сейчас, ничего не будет, то ты ошибаешься. Не испытывай моего терпения, узник.

Арчи приблизился к Кайсу и сел рядом, не сводя взгляда с пламени карты.