Всего лишь бог (СИ)

А значит, надежды нет, понял Брок. Даже если его найдут под завалами живым и не умершим от травм и жажды, маловероятно, что его, предателя и убийцу, смогут откачать. Да и захотят ли?

Ради суда, конечно, могут попробовать. Но время играет против Брока.

Он осторожно вывернул руку, коснулся уха и вскрикнул от боли, пронзившей всю левую половину головы. Дерьмо.

Голова кружилась, горло драло. Пусть ближайший к Броку очаг возгорания и погас, здание продолжало гореть, дым просачивался, и дышать становилось всё труднее. В глазах темнело.

Значит, он умрёт от удушья.

Брок хмыкнул. Умирать оказалось совершенно не страшно. Больно, чего уж там, но он сталкивался с болью и посильнее. Например, у дантиста, когда криворукий врач ухитрился просверлить ему зуб до челюсти. Никакая анестезия не помогла. Как же Брок тогда орал! И отсудил у криворукого зубодёра кучу денег.

Вот после этого он и пошел в грёбаную Гидру. Пирс подсуетился — страховка покрывала дантиста. И не только его.

Последней мыслью Брока Рамлоу была та, что он так и не успел записаться на чистку от зубного камня. А после наступила тьма.

========== 2. Яблочные покои ==========

Пахло божественно. Яблоневым цветом, майским мёдом, молодой травой. Брок лежал, ничего не видя и не ощущая, кроме этого волшебного запаха, возвращавшего его к жизни. Он дышал полной грудью и не мог надышаться. Каждый вздох был как счастье, как возвращение домой.

Не было больше ничего, кроме этого аромата — Брок ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал. Он словно плыл в волнах запаха — без единой мысли, без боли, без страха.

Потом добавились запахи каких-то микстур, ощущение прикосновения чего-то холодного и твёрдого к губам, тёплая мягкая рука, поглаживающая по горлу, чтобы он глотал. Вкуса того, чем его поили, Брок практически не чувствовал, только насыщенный многокомпонентный травянистый запах с ноткой яблочного сока и мёда.

Он послушно пил и дышал, даже не пытаясь сообразить, кто его поит. И вскоре начал ощущать шелковистость простыни под пальцами, лёгкое, но тёплое одеяло, в меру твёрдый матрас, удобную подушку под головой, невесомое прикосновение ветерка, когда кто-то быстро проходил мимо или открывал окно.

И Брока несказанно удивляло, что после всех ожогов и переломов, после неизбежного краш-синдрома он совершенно не чувствует ни боли где бы то ни было, ни дурноты и спутанности сознания, которая для него всегда сопровождала опиаты, ни даже уколов. Его же не могут лечить без уколов? Так же не бывает?

Зрение начало возвращаться с розового. Так бывает, когда ты с закрытыми глазами в освещённом помещении. Розовый, размытый — сквозь собственные веки. Но почему-то с промельками золота. Живого золота — иначе Брок не смог бы это определить.

Открыть глаза никак не получалось, хотя Брок не ощущал на них повязки. Он пытался, но… Ни открыть глаза, ни шевельнуть пальцем, ни хотя бы облизать губы. Будто его парализовало целиком и полностью.

Но дышать-то он мог!

Только ни фига не слышал.

Через некоторое время начал возвращаться и слух — тихая и очень далёкая музыка. Что-то струнное и хрипловатая флейта. Никогда раньше Броку не случалось слышать ничего подобного. Музыка была прекрасна.

Но никаких характерных «госпитальных» звуков не было. Ни писка аппаратуры, ни разговоров, ни быстрых шагов за дверью палаты, ни далёких, но всё же различимых сирен машин «скорой помощи». Ничего. Только музыка и лёгкий шелест, словно сквознячок шевелит занавески.

Через некоторое время шелест изменился, стал резче, чаще. Чья-то тёплая рука легла на щёку Брока, и мелодичный переливистый женский голос сказал:

— Надо выпить, воин.

Губ коснулось прохладное и твёрдое, и они сами собой разомкнулись. В рот полилось травянистое, чуть сладковатое, с насыщенным вкусом. Слюна едва ли не брызнула.

Мягкие пальцы поглаживали кадык. Брок послушно глотал микстуру. И всё пытался понять — куда же его занесло? Для рая — слишком много плотского. Хотя бы запах собственного тела. Кстати, душ был не помешал. И кого бы и как спросить, почему от него не воняет палёным и всякими смрадными мазями от ожогов? А для ада слишком хорошо и слишком много нежности.

Брок не привык к ней. В его поганой жизни сына механика-алкаша и забитой домохозяйки ей если и было место, то настолько давно, что он уже ничегошеньки не помнил. Брок привык быть жёстким до жестокости, упрямым до упёртости, бить так, чтобы не вставали, стрелять так, чтобы не поднимались, не терпел беспомощности и был, в сущности, преизрядным мудаком. В его картине мира нежные, слабые, хрупкие, чувствительные просто не выживали. А он хотел выживать.

Брок любил жизнь всем своим давно очерствевшим сердцем, и плевать, что без взаимности, плевать, что любые блага ему приходилось выгрызать, иногда в буквальном смысле. Плевать, что в силу устройства мозгов он видел хорошо если десятую часть всех красот и чудес, которыми изобиловала жизнь.