Всего 50

Он печально посмотрел мне в глаза:

– Что тут скажешь…? Se – la vida. Это – жизнь.

Коротенькая фраза про «жизнь» прозвучала, как приговор. Будто приказала остановиться. Не успокоиться, а именно остановиться. Перестать писать смс.

В простом и мудром резюме Хосе содержалось хоть какое-то объяснение случившегося. Пусть и скупое.

– Хосе, прости меня, пожалуйста! Но я… видишь… – начала я, и слёзы опять не дали мне договорить.

– Вижу, девочка, вижу…

Сердобольная интонация Хосе зацепила и порвала мои нервы, и я разрыдалась, чувствуя, кроме своей боли, теперь ещё и неловкость перед этим тихим человеком. За что ему это? Но, если бы не он, мне было бы во сто крат тяжелее одной в чужом красивом городе. Бог меня не оставлял…

Хосе предложил выйти на воздух.

Мы шли по узкому тротуару в сторону порта, минуя суетную Рамблу. Не вытирая бестолковых слез, я натыкалась на прохожих. Хосе взял мою сумку к себе подмышку – в целях предосторожности.

Обогнув памятник бесстрашному Колумбу, мы присели на скамейку под деревьями на набережной, у самой воды.

Душераздирающе пахло морем. Серёжка, море мое…

Справа от нас покачивался на волнах прогулочный катер.

– Хочешь, покатаемся? – предложил Хосе.

– Не знаю… Ничего не хочу.

– Пойдём, пойдём! Это красиво. И отвлечёт тебя.

Я безвольно побрела следом.

В лагуне, неподалеку от катера, очень близко к поверхности воды, плавали большие серые рыбины. Дети и взрослые кидали им хлеб, и те, сталкиваясь головами, ловили куски жадными ртами. На копошащуюся ораву вдруг ринулась чайка и стремительно ухватила ещё не успевший размокнуть кусок. Кто смел, тот и съел. Кому-то досталось, а кому-то…

На катере «Лас Голондринос» мне стало действительно капельку легче. Ветерок охладил скачущие мысли. Однако вид Барселоны со стороны моря производил мертвое впечатление.

Мозг работал на все свои двенадцать герц, силясь постичь. Казалось, он шипел и отключался. Пришлось думать… сердцем. Зорко лишь оно одно, прав Экзюпери.

Я прислушалась к своему верному мотору. Оно сразу наполнилось теплом.

И случилась метаморфоза: мне стало вдруг не за себя, а прежде всего за Серёжу обидно. Он так мечтал о Барсе со мной! Досадно – он не видит этой красоты! Не плывет по морю, а сидит в душной Москве. У него нет возможности вырваться ко мне. Может, он сильно болеет?

И вдруг острый приступ жалости охватил меня. Захотелось прижать к себе его голову и баюкать как маленького. Пусть он не думает, что я на него в обиде. Я не ругаю, не корю. Я его понимаю! И, чтобы почувствовать себя сильнее, я решительно протянула ему руку.

– Милый, – написала я, – не переживай, я с тобой! Не надо отчаяния! Мы ещё увидим нашу Барсу вместе! Главное – наши чувства живы.

Ответ пришел и сразил, как удар бумеранга в лоб:

– А чувства тоже утонули, вместе со всем остальным.

Меня будто током ударило. Я тихонько завыла.

После первых секунд нового наката боли до меня дошло – ему до такой степени плохо, что он бессознательно хочет, чтобы и мне стало не по себе в роскошной Барселоне. Казалось, он сомневался в моих переживаниях, допуская, что я беспечно гуляю себе на просторе…

Признаться, я боялась к тому же, что Хосе, испугавшись моих бурных проявлений, да ещё в адрес другого мужчины, бросит меня и уйдёт. Не хотелось остаться одной в чужом городе немыслимой красоты. Голова раскалывалась, ноги не слушались. Было страшно и до судорог одиноко. Всё это «достояние» превратило меня в сомнамбулу, в марионетку.

А Хосе, словно втайне радуясь возможности быть рядом, стал ещё предупредительнее. Он вёл меня за руку, протягивая свой бумажный платочек для моей набегающей слезы, и купил мороженое, хотя я не просила.

Жара не спадала, и я послушно зажала в кулаке прохладный вафельный рожок…

Хосе вёл меня как поводырь слепого. Я впала в заторможенное состояние: организм перешел на режим самосохранения, не полагаясь на мою пошатнувшуюся волю. Было бы мне лет двадцать, не миновать нервного срыва. А пятьдесят с опытом худо-бедно защищали от постыдных конвульсий душевной боли.

Мы долго сидели на скамейке.

Я безучастно смотрела на воду бухты опухшими от слёз глазами.

Хосе курил и кашлял.

– Пойдём домой? – спросил он вдруг по-семейному.

– Домой? – тускло удивилась я. – К тебе?

– Ну, да. А где ты будешь ночевать? Отели сейчас свободны только дорогие. Зачем одинокой женщине тратить деньги? Или ты с Марко договорилась?

– Нет, он уехал, кажется.

– Ну, вот…

– Но ты же сдал комнату другим.

– Ничего. Я положу тебя в своей спальне, а сам лягу на диван в другой комнате. Я там часто засыпаю под телевизор…

Я апатично согласилась. Сбрасывая со счетов тяжёлый кашель и запах табака, Хосе был, в целом, безобиден. Впрочем, мне было всё абсолютно равно.

Квартира вдовца напоминала большую московскую коммуналку. Обстановка в стиле «ампир», высоченные потолки, антикварная сантехника, длинный тёмный коридор, винтажные детали: вазы, настенные тарелки, витражи в дверях, потускневшие от времени картины, фотографии в рамках. Мебель просилась если не на свалку, то в исторический музей. Стены ждали хотя бы косметического ремонта.