На следующее утро мы ушли разбирать завалы на железнодорожной станции. Но и здесь пленных охраняли не менее тщательно, чем в лагере. Территорию вокзала опутывали два ряда колючей проволоки, через каждые пятьдесят — сто метров стояли часовые с автоматами. На станции вместе с нами работали «цивильные немцы» из тех, кто жили в Советском Союзе, но с приходом гитлеровцев переметнулись на их сторону. Эти тоже следили за пленными, руководили группами.
Ровно в двенадцать немцы прервали работу и принялись за обед. Триста граммов хлеба на брата, вместо полутораста лагерных, мы должны были получить у своего руководителя. Сбросив с носилок последнюю груду битого кирпича, я и Клементьев подошли к немцу. Он сидел в проломе окна и уже ел. На бумаге в тарелочках лежали масло, сало, каша, в толстой фарфоровой кружке с традиционной немецкой надписью «Пей на здоровье» ароматно дымился настоящий черный кофе.
Я сглотнул слюну, чертыхнулся.
— Зачем ругаешься? — вежливо по-русски произнес немец. — Не надо. Я получил свое, вы получите свое. У нас всюду железный порядок.
Он взял в руку шестисотграммовую буханочку черного хлеба и подбросил ее.
— Это вам, двойная порция. Работа тяжелая, работали вы хорошо и заслужили.
Немец улыбнулся, но в глазах его таилось коварство. Я насторожился. Да и предисловие мне не понравилось.
— Заслужили, так давай, — грубовато сказал Виктор и потянулся за буханкой.
Немец отдернул руку и положил хлеб на бумагу.
— Пляшите — тогда получите.
Он взял бутерброд, откусил и стал пить горячий кофе, причмокивая и дуя в кружку. Мы молчали.
— Пляшите, — повторил немец.
Мы круто повернулись и зашагали прочь. От голода меня начало мутить. Я подошел к колонке и вдоволь, пересиливая себя, напился воды. Это немного помогло, сосущая боль под ложечкой чуть утихла.
Через полчаса прозвучал гонг. Еще четыре часа таскали на носилках битый кирпич, разворачивали ломами завалы. От слабости у меня кружилась голова и на лбу часто выступал пот. Ноги в коленках предательски дрожали. Я чувствовал, что это не только от голода. Меня не покидало ощущение ломоты в суставах. Иногда тело сотрясала дрожь.
Рядом с нами работала другая пара пленных. Один из них, молоденький, с узкой грудью и колючими лопатками паренек, часто поглядывал в нашу сторону. Потом не выдержал и спросил:
— Что, ребята, вас пан без хлеба оставил?
— Какой пан? — не понял Виктор.
— Тот, к которому вы прикреплены.
— Да, — неохотно подтвердил Виктор.
— А почему? — допытывался паренек.
— Плясать нас заставлял, — отозвался я.
— Ну и что! — удивился пленный. — Подумаешь, невидаль какая! Ну, потопали бы немножко и дело с концом…
— Тебя как звать? — перебил я парня.
— Сергей!
— Так вот, Сергей. Давай, двигай отсюда, прямо к тому немцу. Скажи, что мы тебя прислали сплясать. Хлеб можешь взять себе.
— Да я…
Паренек, не ожидавший такого оборота, растерянно умолк.
— Эх ты — советчик! — произнес его напарник. — Слюни тебе еще нужно вытирать мамкиным подолом!
Во второй половине дня выпал небольшой дождик. Землю развезло, работать стало тяжелее. Скользили ноги, и раза три носилки вырывались из наших рук. Мы стали меньше загружать их. Немец заметил нашу хитрость и стал сам класть кирпич на носилки, увеличил ношу вдвое.
Мы терпеливо снесли и это.
— Мало? — допытывался немец и добавлял еще.
— Я, наверное, пристукну эту образину, — тяжело переводя дыхание, прошипел Виктор. — Не могу больше…
Наконец ударил гонг. Рабочий день кончился. Пленные начали выстраиваться в колонну. Рядом с нами оказался Сергей.
— Смотрите, ребята, ваш пан идет, — и Сергей кивнул головой в сторону ворот.
Немец кого-то искал в колонне. Увидев нас, подошел к конвоиру и что-то сказал, передав ему две буханочки хлеба. Солдат направился к нам. Вместе с хлебом гитлеровец вручил Виктору пачку сигарет.
— Вот это да! — произнес Сергей. — Отвалил ваш пан!
— Заткнись, ворона! — оборвал его Виктор.
— А ты не очень задавайся. Подумаешь, гордый какой! Видно, не такие уж голодные. Немец добрый, перед таким не зазорно и ногами подрыгать…
Клементьев так взглянул на Сергея, что тот испуганно подался назад.
— Да чего говорить с ним. Совсем ведь малец, — сочувственно произнес кто-то рядом. — В его возрасте у меня музыка в желудке никогда не замолкала. Трескал за обе щеки. Мать только охала: «И куда в тебя столько лезет!» А стал постарше, такую ряжку отрастил, что в три дня невозможно было обцеловать.
— Оно и видно, битюг битюгом!
— Не-е, сдал малость на таком довольствии. Раньше бы посмотрели! Один пушку ворочал. Мой командир так и говорил: «Запасная тягловая сила».
— Шагом марш! — раздалась команда на русском языке.
Колонна зашевелилась и потянулась к лагерю.
— Ну-ка, малец, — позвал Виктор Сергея, — получай прибавку на рост. — И протянул половину буханочки. — Перед нами попляши, если хочешь. А перед гадами не смей! И не ищи среди них добрых. Эта подачка не доброта, а издевательство над нашим достоинством, честью… Видел траншею за бараками?
— Да.
— Она тоже — от такой «доброты». От этой доброты земля наша кровью пропиталась… И еще: держи голову выше, не гни ее перед мразью!