Всегда начеку

Глядя на окаменевшие лица преступников, офицер вспоминает сына Георгия и дочку Мариэту. Когда они были маленькими, пошел он с ними однажды в зоопарк. Попали как раз в обед, служители кормили зверей. Удаву в клетку пустили кролика. Тот сидел пушистым комком без движения, покорно ждал. А удав приближался. «Папка, почему он не убежит?!» — волновались дети. Он тогда не ответил, поспешил увести их от этого зрелища, от которого и у взрослых мурашки по спине. Любопытно, что сказали бы сейчас уже выросшие Георгий и Мариэта, увидев лица бандитов?

Преступники — не безобидные кролики, а звери вооруженные, беспощадные. Им вроде бы терять нечего. А сидят как миленькие, хотя он не удав и в его руке всего один пистолет. Трусливые шакалы, вот кто они! Ведь если бы все разом кинулись, он успел бы в лучшем случае уложить троих, остальные его убили бы, сумели уйти. Но для этого нужны смелость, самоотверженность, готовность пожертвовать собой ради других. Бандитам такие вещи неизвестны, у них каждый за себя, за свою шкуру дрожит. Русская пословица правильно подметила основное качество таких людишек: «Молодец против овец, а против молодца — сам овца»...

Так проходит пять, десять, двадцать минут, полчаса. Хачик Багдасарович чувствует, что от напряжения отекают ноги, рука начинает мелко дрожать, но он мобилизует всю волю, чтоб устоять, не расслабиться под тяжелыми, ненавидящими взглядами, которые, кажется, просверливают его насквозь.

Напряжение велико, и долго так продолжаться не может. «Ну где же вы запропастились? Скорее, скорее, скорее!» — мысленно торопит Хачик Багдасарович своих друзей.

И они, словно услышав призыв о помощи, спешат изо всех сил. Со стороны Еревана с каждой минутой нарастает шум моторов. Вот машины уже совсем близко. Заскрежетали тормоза — и сразу, как крупный град по крыше, застучали по асфальту каблуки людей...

...Когда бандитов поодиночке вывели из машины и обезоружили, Абрамян покинул свою позицию. Ноги его не держали, и он беспомощно опустился на асфальт. Он выкурил подряд две сигареты и, придя в себя, приказал Смагоедину:

— Доставите задержанных в управление. Доложите, что я выехал на место преступления...

Он постоял на обочине шоссе, глядя вслед машинам, которые мчались к Еревану. Красные огоньки их стоп-сигналов горели спокойно и уверенно. Да, они могли сейчас так светиться: опасности больше не было.

Абрам Старков ЧЕТВЕРТАЯ НИТОЧКА

Я ехал в метро к одному своему знакомому, к Безуглову.

В вагон вошел, опираясь на палку, инвалид. Мужчина, сидевший с краю, приподнялся, чтобы встать, уступить место. Но вошедший, не дожидаясь, ткнул его палкой в грудь:

— Эй ты, давай живее!

И пьяно плюхнулся на скамью. Соседка, молодая женщина, отпрянула от него, прижалась к мужу.

— Брезгуешь? — сказал инвалид и плотно придвинулся к ней.

— Гражданин, — сказал муж, — не приставайте...

— С-салага! — сказал инвалид. — И-и г-де ты был, когда я кровь проливал? Ты войну слыхал? П-послу-хай! — и он стукнул себе по ноге палкой. Раздался глухой деревянный звук.

— В-вот она, война-то! — сказал инвалид и вытянул протез поперек прохода...

...А у Безуглова, у Сергея Федотыча, нет обеих ног. Он потерял их не на войне, а спустя много лет после нее. Но тоже в бою. А на войне он был ранен в руку. В левую. Она-то и подвела его в погоне за бандитом...

Жизнь у Безуглова, в его сорок восемь лет, четырежды, можно считать, висела на волоске. И каждый раз этот волосок был все тоньше и тоньше.

Первый раз — давно, очень давно, в детстве. Они жили тогда в Колодном. Это — село под Курском, в десяти километрах. Отец, как вернулся с гражданской, в Курске служил, в пожарниках. Через сутки — в город, на дежурство. Он в ту ночь как раз и дежурил. Под утро — вызов на пожар в Колодное. Ехал и не знал, что его же дом и горит. Пока добирались конной тягой, рухнула изба...

А загорелось от пеньки. Сушилась пенька на печке, собирались веревки вить для снопов. Мать встала еще затемно, чтобы подоить корову. И, зажигая лучину, обронила, видать, искру. Вспыхнула пенька, сухая уже, горючая. Первым проснулся Вася, старший из ночевавших в избе ребят. Самый старший, Данила, ускакал в ночное...

Васе шел пятнадцатый. Проснулся он от дыма, от гари. И спросонья стал разбрасывать горящую пеньку. Вся изба заполыхала. И матери не попасть в дом через сени: огонь там. Она к окну. А Вася протянул ей в окно маленького Кольку, кричит: «Не лазь! Я сам...» И за самым маленьким, за Сережкой. А тот забился куда-то от страха и даже не орет, всхлипывает только. Нашел его Вася за печкой, потащил к окну, а Сережка упирается, все от страха. Передать его матери в руки уже нельзя было, окно в пламени, и Вася выбросил братишку через пламя во двор. Обгорел Сережка, ушибся о землю, но остался живой. А Вася задохнулся в дыму...