Всегда буду рядом

В те времена она и в самых смелых фантазиях представить себе не могла, что когда-нибудь познакомится с этим голливудским чудом лично. Теперь же он сидел перед ней за столиком Старбакса на набережной Лос-Анджелеса, откидывал голову, подставляя лоб океанскому бризу, и щурился от яркого солнца. А Тане в его лучах отлично видно было, что бесконечные попойки и загулы, которым, если верить прессе, в последние годы предавался Эванс, оставили на нем свой след.

Нет, Брендон по-прежнему был очень хорош собой, строен, подтянут и глядел, казалось, прямо в душу своими лучистыми глазами. Но с близкого расстояния видно было, что под глазами сорокалетнего актера залегли тени, вокруг губ появились морщинки, а в движениях стала чувствоваться неуверенность, разболтанность, какая бывает у сильно и системно пьющих людей.

Тане смотреть на это было неприятно. Против воли в душе поднималось что-то нехорошее, какая-то злость на Эванса, что ли. Будто бы он в тех, ранних лентах, обманул ее. Заставил поверить в нечто несуществующее, а теперь вот так резко огорошил, столкнул в реальность. Или и того хуже, не обманул, нет. Просто не сохранил то, что было ему даровано, нелепо растратил, не оценил. В первые минуты она пыталась бороться с этим чувством, но когда Эванс заговорил с ней – этак свысока, заносчиво, высокомерно, – старалась лишь, чтобы ее истинное отношение не выплеснулось наружу.

На самом деле, Эванс был ей сейчас нужен не меньше, чем она ему, а потому позволить себе поставить этого голливудского алкоголика на место она не могла.

Уезжая тем весенним днем в Штаты, Таня вовсе не предполагала, что останется там жить. Просто тогдашняя ее жизнь ей окончательно опротивела, нужно было куда-то двигаться, а куда – она не знала. И молодежная американская программа, победителям которой предоставлялся курс обучения в Нью-Йоркской академии киноискусства, оказалась очень кстати.

Таня до последнего не верила в то, что действительно окажется в числе студентов этого известного во всем мире учебного заведения. Все это казалось какой-то авантюрой – мало разве было в Москве начала девяностых ловких шарлатанов, которые, козыряя громкими названиями и блестящими перспективами, выманивали у наивных постсоветских граждан последние деньги? Однако же на этот раз – чуть ли не впервые в жизни – Тане повезло. Организаторы конкурса, как оказалось, действительно сотрудничали с Академией киноискусства, и Таня, сама не до конца веря в собственную удачу, оказалась в Нью-Йорке.

И в этом городе, как ни удивительно, ей сразу же понравилось. Во-первых, учиться оказалось очень интересно. Сам процесс обучения проходил совсем не так, как в вузах России. Все было как-то более неформально, естественно – весело, что ли. Меньше пафоса и больше дела. И Таню сразу затянуло в этот ритм, ей по душе было жить вот так – быстро, энергично, не имея ни минуты на бесплодную тоску и рефлексию. Во-вторых, в среде нью-йоркских студентов Таня смотрелась органичнее, чем когда-то в московском студенческом обществе. Поначалу она переживала, что окажется здесь самой старшей, самой толстой, самой бедной, самой нелепой. Но на деле выяснилось, что среди студентов киноакадемии попадались самые разные типы. Были тут и представители золотой молодежи, чистенькие васповские сынки и дочки, и люди за тридцать, и стройные красотки, и приземистые необъятные тетки в неглаженых шортах. А дорогим шмоткам и лейблам, похоже, никто такого значения, как в Москве образца девяностых, не придавал. Ну и, наконец, именно здесь Таня смогла посмотреть все бродвейские спектакли, мюзиклы и балетные постановки, которые раньше были доступны ей только в записях.

Разумеется, на нормальные билеты в партер, стоившие около ста двадцати долларов, денег у нее, как ни экономь выделенную ей стипендию, не хватало. Но Таня вскоре разведала, что перед спектаклем иногда в продажу выбрасывали билеты на самые дешевые, самые верхние места амфитеатра. К кассе, за окошком которой орудовали ловкие китайцы, выстраивалась длиннющая очередь, и Таня толкалась в ней часами, то умирая от жары, то стуча зубами от холода, прислушиваясь к разномастному гомону и предвкушая восторг от очередного действа. За очередью присматривал неприятный пожилой афроамериканец, нагло гундосивший что-то себе под нос и покрикивавший на жаждавших приобщиться к искусству бедолаг. За несколько месяцев Таня так к нему привыкла, что ей уже и поход в театр казался каким-то не до конца состоявшимся, если перед этим не удавалось поглазеть на бессменного чернокожего охранника.