Кира взмахнула рукой, подзывая такси. Так или иначе, нужно было все-таки помириться с Мариной, провести хотя бы эти несколько дней вместе – напоследок. Или лучше не проводить, не отрубать хвост по частям? Ладно, это она определит на месте. В конце концов, может, Марина вообще ее выставит – после такого.
Когда Кира вошла в квартиру, Марина сидела на полу и увлеченно чертила что-то на большом листе ватмана. Кира даже не сразу поняла, что это. Какие-то сплетенные причудливым узором острые зигзаги.
– Это что? – спросила она, сбросив мокрый плащ и подходя ближе.
– Это? – обернулась к ней Марина.
А потом вдруг, вместо того чтобы подняться на ноги, подползла к Кире поближе и вскинула вверх руки, стоя на коленях.
– Дорогая Кира, – произнесла очень серьезно, даже торжественно. Но в глазах ее, Кира заметила, плясали бесенята. – Мы с тобой знакомы уже много лет, думаю, можно с уверенностью сказать, что чувства наши прошли проверку временем. И пришла пора перевести наши отношения, так сказать, на более высокий уровень…
– Что ты несешь? – невольно рассмеялась Кира. – К чему такая высокопарщина?
– Да заткнись ты! – оборвала ее Марина. – Не видишь, я делаю тебе предложение.
– Что? – охнула Кира и приложила руку к Маринкиному лбу. – Ты бредишь, что ли? Мы вообще-то не в Голландии.
Марина потерлась лбом о ее ладонь и уточнила лукаво:
– Деловое предложение.
– О чем ты? – сдвинула брови Кира. – И что это за абстрактная живопись?
И Марина тогда ухватила ее за руку, потянула вниз, заставляя тоже опуститься на пол и, наконец с помпой провозгласила:
– Это первый эскиз логотипа фирмы «Кир энд Мар» – нового бренда элитных аксессуаров, дизайнерских украшений, предметов интерьера и авторских кукол. С головным офисом в Милане. Как тебе такое?
– Я ничего не понимаю, – пробормотала Кира.
Но где-то внутри уже начинало подниматься смутное радостное чувство. Господи, Маринка все же гений! Неужели ей удалось придумать выход из этой чертовой ситуации? Тот, при котором ни одна из них ничего не потеряет, а наоборот, только приобретет?
– Ты же сама говорила, что хотела бы открыть свое дело. И даже про стартовый капитал что-то упоминала, – непринужденно объяснила Марина. – Ну вот, если ты действительно решила этим заняться, тебе все равно придется искать дизайнера. А лучшего, чем я, во всем мире нет, надеюсь, хоть с этим ты спорить не будешь?
– Не буду, – покачала головой Кира и тут же потянулась к Маринке – схватить в охапку, обнять, прижать к себе, зарыться лицом в волосы.
Марина же чуть отстранилась, придержав Киру за плечи, заглянула ей в лицо, смеющаяся, счастливо сияющая глазами, и спросила:
– Так я не поняла? Вы согласны, партнер?
Вместо ответа Кира все же справилась с ней, притянула к себе и поцеловала.
2002.Таня
– Вы же понимаете, что, если бы не отчаянное положение, я бы в жизни к вам не обратился, – заносчиво произнес сидевший напротив Тани мужчина.
И посмотрел на нее из-под полуопущенных век так надменно, даже брезгливо, будто видел напротив себя не женщину, а какую-то омерзительную каракатицу. Тане очень хотелось ответить что-нибудь едкое, отбрить этого нахала, которому, по большому счету, особенно и гордиться-то было нечем.
Брендон Эванс в жизни оказался вовсе не таким идеальным красавцем, как на экране. Даже в последних своих фильмах – которых за шесть лет вышло всего два – он поражал удивительной красотой, грацией и каким-то естественным природным шармом. Что уж говорить про более ранние работы, кассеты с которыми Таня засмотрела до дыр еще в России.
Она отлично помнила, как вставляла в старый видеомагнитофон запись и, затаив дыхание, смотрела на Брендона на экране. В одном из первых своих фильмов Эванс сыграл молодого нищего танцора, поступающего в труппу жестокого и жадного руководителя театра и влюбляющегося в его шестнадцатилетнюю дочь. Господи, когда он подхватывал эту хрупкую юную девушку в розовом платье и начинал кружить по сцене, у Тани сердце проваливалось куда-то в живот. Он был такой сильный, такой смелый – и в то же время изящный, легкий, не юноша – а видение из снов романтичных барышень. И следующий его фильм, где он блистал уже не на театральных подмостках, а в ночном клубе, тоже был выучен Таней практически наизусть. А уж лицо Эванса – его голубые глаза, смотревшие удивительно искренне, открыто и в то же время с какой-то затаенной болью, его пшеничные волосы, пышным чубом свешивавшиеся на лоб, его твердые скулы и губы, в уголках которых как будто всегда таилась улыбка, то лукавая, то мягкая, но неизменно нежная, очаровывающая, – она, казалось, могла бы нарисовать с закрытыми глазами.