Все твои раны (СИ)

Кауфман быстро проявил себя инициативным правителем: первым делом по его приказу отыскалась рабочая техника и грамотные специалисты среди выживших. В считанные недели была восстановлена не только наземная часть военной базы, но и гидроэлектростанция на реке, после чего на окраинах Тулаара стал на глазах расти новый поселок для мирных жителей. Воодушевленный генерал Кауфман набрал к себе в помощники активистов из числа гражданских и бросился восстанавливать всё, что можно было восстановить. Он налаживал связи с соседними регионами, которые хотя бы отчасти уцелели при бомбардировках. Анну поразили данные, озвученные генералом на одном из всеобщих построений: в радиусе трехсот километров сохранилось не более десятка городов и поселений, которые не превратились в пепелища целиком. На остальной территории выжившие люди в основном жили в вырытых землянках, питаясь пойманными птицами и крысами. Генерал с его активистами старались помочь всем. Тех, кто остался без крова, перевезли в города и отправили восстанавливать промышленные предприятия, а когда была проведена дезактивация почвы – огромные пустые степи стали превращаться в возделанные поля.

Жизнь возвращалась в Тулаар, и даже растения, основательно пожженные войной, вновь распускали листья в конце августа. И медленно, нехотя, из возрождающегося города исходила смерть. Тысячи мертвых тел даже спустя месяцы продолжали вывозить из разрушенных районов по мере того, как разбирались и расчищались завалы. По погибшим не проводили панихиду и даже не организовывали кладбище – оно бы просто превысило по площади сам Тулаар в несколько раз. Последним пристанищем для тех, кто не пережил ливень из бомб, стал огромный котлован за пределами города.

Однажды Анна всё же решилась побывать в районе, где когда-то жила. В свой выходной она села в автобус, который дважды в день курсировал между военной базой и Тулааром. Через двадцать минут она уже шла по улице, на которой выросла. Когда-то здесь жались друг к дружке старинные дома в два-три этажа. Гуляя вечерами по выложенному брусчаткой тротуару, можно было позаглядывать в окна, из которых то лилась тихая музыка, то пахло готовящимся ужином, то доносились чьи-то разговоры или семейная ругань. Этот уютный райончик жил как единый организм и, казалось, где-то в недрах под мостовой размеренно билось его сердце.

Анна шла по засыпанному пылью и битым стеклом асфальту. Часть улицы уже была расчищена от обломков разрушенных домов, над оставшимися руинами вертел стрелой башенный кран. С каждым шагом воображение невольно дорисовывало очертания зданий, мимо которых Анна вот так же ходила всю свою жизнь. Теперь ее безоблачное детство выглядело как груды расколотого, местами обгоревшего кирпича.

Внутри нарастала тревога по мере того, как Анна приближалась к своему бывшему дому. В этой части улицы еще не успела поработать строительная техника. А вот и он, знакомый сероватый кирпич. Одна стена в два этажа так и осталась стоять, черная от копоти. Остальное кучей валялось у ее подножия.

Может быть, где-то под завалами остались уцелевшие вещи. Часто строители находили среди руин разную домашнюю утварь и привозили ее в новый поселок или на военную базу. Анна забралась на гору из кирпича и пнула несколько обломков ногами. Было понятно, что она скорее уничтожит свои единственные армейские берцы, чем найдет что-то в этом хаосе. Вдруг ее внимание привлекло нечто зеленое. Анна оттолкнула еще один кирпич и подняла свою расческу. Ту самую, которой мама расчесывала ей волосы в последнее утро – она была абсолютно целой, только припорошенной пылью.

Анна села прямо на кирпичи, пачкая камуфляж серой пылью и копотью. Ее трясло от так и не выплаканных за все эти месяцы слёз.

Не сойти с ума можно было только среди людей – таких же, как Анна, невесть как оставшихся по эту сторону смерти. Армия не давала ни малейшего шанса остаться в одиночестве. Возможно, поэтому ее ряды постоянно пополнялись новобранцами.

Анна каждый день смотрела на военных – статных мужчин и женщин, которые, несмотря на непростые условия, всегда были одеты в чистую и выглаженную форму и, казалось, даже в свободное время ходили, чеканя шаг. Анна грезила о том, как однажды тоже встанет в строй и научится обращаться с оружием. Она иногда наблюдала издалека, как солдаты тренируются стрелять – уверенными, отточенными до автоматизма движениями они заряжали винтовки, затем быстро и в то же время плавно поднимали их на уровень глаз и жали на спусковые крючки. Это было ни с чем не сравнимое по красоте зрелище – из всего, что осталось красивого в разрушенном бомбами мире, – когда воин и его оружие становились единым целым, словно превращаясь в некое сверхсущество.

– Я хочу научиться стрелять, – сказала Анна, однажды придя к капитану Фараго.

Ее куратор как раз обустраивалась в новом кабинете, который ей выделили в только что отстроенном штабном здании. Капитан оторвалась от раскладывания журналов по полкам и смерила Анну взглядом.

– Сожалею, Пековски, но к оружию допускаются только военнослужащие.