Все тайны Третьего Рейха

В те дни Гитлер уже перебрался в Мюнхен. Там, на Одеонплац, главной площади города Мюнхена, он стоял в массе других немцев и бурно аплодировал началу войны. Он рвался на фронт, хотя тут возникали некоторые сложности: слабое здоровье и австрийское гражданство. Однако ему удалось-таки добиться определения в баварский полк. Для него наступили лучшие дни, незабываемый период земного существования; душа его пела. Позже он так вспоминал это начало пути: «Дело шло о том, быть или не быть германской нации; дело шло о нашей свободе и нашем будущем. Государству, созданному Бисмарком, теперь приходилось обнажить меч. Молодой Германии приходилось заново доказать, что она достойна тех завоеваний, которые были куплены в геройской борьбе нашими отцами в эпоху битв при Вейсенбурге, Седане и Париже. Если в предстоящих битвах народ наш окажется на высоте положения, тогда Германия окончательно займет самое выдающееся место среди великих держав. Тогда и только тогда Германия сделается несокрушимым оплотом мира, а нашим детям не придется недоедать из-за фантома „вечного мира“».

Эти слова написаны были в ландсбергской тюрьме, после пивного путча, так что упоминание недоедающих детей — позднейшее дополнение. В те дни Гитлер не думал ни о каких детях и их безработных отцах. Тогда он шел по велению сердца путем воина — славный солдат на славную войну ради славы Германии и ее единства. Ученик Листа и Либенфельса желал победить или умереть. Смерти, стоит признать, он вовсе не боялся. Среди других новобранцев, наспех (как и он) обученных в тренировочном лагере, Гитлер разительно выделялся: он точно знал, зачем пошел на войну. Ничего личного или сентиментального не было в его мыслях. Как вспоминали его сослуживцы, Гитлер своими мыслями был очень далеко — наверно, на войнах древних ариев, иногда, точно пробудившись, он вскакивал и начинал говорить о справедливости этой войны и о скорой победе. Тогда в этом он был совершенно уверен. Он не пригибался под обстрелом, он вообще не замечал таких мелочей. Удивительно, но ему везло, пули его боялись. Все, что он раньше читал только в книгах и о чем говорили ему философы, нашло теперь адресата: он почувствовал, что такое война. Тяготы переходов, пот и грязь, кровь — его ничего не могло смутить. Близость смерти сделала его ощущения насыщенными. Это вряд ли могли понять солдаты, призванные на фронт без их желания. Это вряд ли могли понять и командиры, выполняющие свою работу. Для Гитлера эта война была свершением сокровенных надежд. Что будет дальше? Единая сильная Германия. А если смерть? Тогда — по Листу — он умрет и снова возродится в сильной личности, такой как Бисмарк, Колумб или Лютер. Он-то знал, что «будет рожден героем»; начнет «свое следующее существование в человеческом облике более сознательно, чем остальные», обеспечит «себе рождение в более подходящих условиях» — ради такого перерождения смерть всего лишь ступень на пути к высотам.

Не стоит думать, что «приживание» на войне пришло к нему сразу. Как нормальный человек, он не мог не страшиться смерти, о чем честно рассказывал позже: «Ужасы повседневных битв вытеснили романтику первых дней. Первые восторги постепенно остыли. Радостный подъем сменился чувством страха смерти. Наступила пора, когда каждому приходилось колебаться между велениями долга и инстинктом самосохранения. Через эти настроения пришлось пройти и мне. Всегда, когда смерть бродила очень близко, во мне начинало что-то протестовать. Это „что-то“ пыталось внушить слабому телу, будто „разум“ требует бросить борьбу. На деле же это был не разум, а, увы, это была только — трусость. Она-то под разными предлогами и смущала каждого из нас. Иногда колебания были чрезвычайно мучительны, и только с трудом побеждали последние остатки совести. Чем громче становился голос, звавший к осторожности, чем соблазнительнее нашептывал он в уши мысли об отдыхе и покое, тем решительнее приходилось бороться с самим собою, пока наконец голос долга брал верх. Зимою 1915/16 г. мне лично удалось окончательно победить в себе эти настроения. Воля победила. В первые дни я шел в атаку в восторженном настроении, с шутками и смехом. Теперь же я шел в бой со спокойной решимостью. Но именно это последнее настроение только и могло быть прочным. Теперь я в состоянии был идти навстречу самым суровым испытаниям судьбы, не боясь за то, что голова или нервы откажутся служить».

Гитлер научился просто не обращать внимания на этот естественный страх смерти. Он страх преодолел, потому и выжил.