Все совпаденья не случайны

– Стой, не уходи! – в отчаянии крикнул он. – Неужели я так виноват, что не заслужил даже подсказки?

Старик обернулся.

– Хочешь подсказку? Тогда ответь себе всего на один вопрос: что на самом деле ищешь ты?

И исчез. А скалы все продолжали дрожать. Звук становился все выше и выше, пока не превратился в пронзительный звон…

В дверь настойчиво звонили. Никита потер глаза кулаками, старательно прогоняя остатки сна, но ощущение песка под веками все равно осталось. Непрестанно моргая и жмурясь, он подошел к двери и прильнул к глазку. Насколько можно было разглядеть, на лестничной клетке стояла женщина неопределенного возраста, с сумкой на широком черном ремне и настойчиво давила на кнопку звонка. Меньше всего Никите сейчас хотелось с кем-нибудь разговаривать: сонная физиономия, помятая одежда – зрелище не для посторонних глаз. Но тетка явно не собиралась уходить. Она переминалась с ноги на ногу и заглядывала в «пуговку» дверного глазка.

– Вот дура-то, будто можно что-то с той стороны увидеть, – пробурчал Никита вполголоса. И уже громко спросил: – Вам что нужно?

– Лавров Никита Сергеевич? – откликнулась незамедлительно тетка. – Вам телеграмма, срочная. Получите и распишитесь.

Кровь ударила ему в голову: Эльза! Путаясь в ключах и цепочках, дрожащими руками Лавров открыл дверь и… То, что последовало за этим, больше походило на дурной сон, чем на реальность. В квартиру ворвались пятеро вооруженных людей в камуфляже, скрутили Никите руки и повалили на пол, ткнув его носом в пыльный ковер.

Он лежал смирно, прислушиваясь к разгрому своей квартиры, но когда в кабинете с грохотом упала стремянка и зазвенела осколками дорогая античная ваза, не выдержал и вскочил. В ответ его с такой силой пнули обратно, что Никита снова упал на ковер и проехал по нему лицом, надышавшись пыли.

«Пора отдать ковер в химчистку», – уныло подумал Лавров и, не удержавшись, чихнул.

Мысль, что будет, если сейчас найдут пистолет, сковала тело судорогой. Стало трудно дышать, руки и ноги онемели. И тут кто-то крикнул:

– Все чисто, ничего нет!

На душе у Лаврова полегчало. Все-таки он хороший парень, этот вандал, грохнувший античную вазу. Что значат какие-то несколько тысяч по сравнению со свободой?!

Уже шел второй час, как Никита мерил шагами «обезьянник» – открытую камеру с решеткой, расположенную в дежурной части. Сидеть он физически не мог: хотелось куда-то бежать, кричать, кому-то что-то доказывать, рассказывать, что не виноват. А между тем ему даже не соизволили объяснить, в чем же его обвиняют.

Это было хуже всего, потому что Никита никогда не умел убедительно врать, не подготовившись заранее, и поэтому боялся, что вопросы опера застигнут его врасплох.

Как вариант, оставалось говорить чистосердечную правду. Вот только правда его такова, что за нее быстрее всего можно загреметь в тюрьму: сначала он приезжает к дому, откуда выносят тело убитого мужчины, потом появляется в квартире, где в постели лежит мертвая женщина, и наконец наносит визит человеку, который в ближайшее время тоже оказывается трупом.

«Или Каранзин уже был мертв, когда я приходил к нему? – с надеждой подумал Никита. – Тогда, вероятно, это снимет с меня подозрение в убийстве? Или, наоборот, подчеркнет причастность? Главное, что меня застали у двери убитого человека, все остальные показания можно повернуть как угодно».

От столь унылых мыслей Никите стало плохо. Он сел на скамью и прислонился спиной к холодной стене. И тут же громыхнула дверь, на пороге появился сержант и рявкнул:

– Лавров, на допрос!

«Как непредсказуема жизнь, – подумал Никита, поднимаясь и идя к выходу из «обезьянника». – Еще вчера я беспокоился о том, как более убедительно рассказать о преимуществах выбранной концепции дизайна, а сегодня размышляю о показаниях на допросе».

Опер обладал уютной, располагающей к себе внешностью. Он казался спокойным и умудренным опытом человеком, что вселяло надежду. Может быть, при каких-то других обстоятельствах между ними даже могла возникнуть дружба, но не сейчас: когда люди находятся по разные стороны баррикад, они обречены стать врагами.

В этот момент Лямзин мельком взглянул на топчущегося на пороге Никиту и буркнул, указав на стул:

– Садитесь, не скромничайте.

Казенный стул не отличался особым удобством, вдобавок еще и скрипел, стоило только Никите пошевелиться. А Лямзин не торопился. Он перебирал бумаги, что-то читал, делал какие-то пометки и, казалось, совсем забыл о том, что в кабинете кроме него еще кто-то есть.

Можно было бы, конечно, напомнить о себе, к примеру, кашлянуть, как робкий посетитель на приеме у важного начальника, или подвинуть поближе к столу стул. Хотя вряд ли получится, наверняка он привинчен к полу. А в общем-то, торопиться некуда, пусть себе следователь листает свои бумаги: что здесь, что в камере – время течет одинаково…

Никита скептически хмыкнул в ответ на собственные мысли, Лямзин поднял голову, внимательно посмотрел на него и опять уткнулся взглядом в документы.