Все пули мимо

Я очумело в иллюминатор выглядываю. Лётное поле бесконечное — чуть ли не до горизонта, громадные суперлайнеры на нём стоят, среди которых наш самолётик букашкой никчемной затерялся. И хоть ни здания аэропорта, ничего другого, кроме лайнеров, особо впечатляющего не вижу, всем нутром, с водкой в нём булькающей, понимаю — я на земле французской. Во, блин!

Перевожу глаза на стюардессочку, пару раз туда-сюда взглядом по округлостям аппетитным прохожусь — однако ничего меня не возбуждает. Ноль эффекту. Никакой реакции ни мужского начала, ни мужского конца — аут полный.

— Эх, жаль! — говорю искренне. Ежели бы хоть одна клеточка во мне откликнулась, ждали бы меня «сопровождающие» до завтрашнего утра.

— Дела, дела… — уже фальшивлю. — Ничего, милашка, на обратном пути мы всё наверстаем.

Встаю с кресла, подмигиваю ей на прощание и направляюсь к выходу.

35

Да уж, французская таможня — не наша! Не знаю, чем я им не по душе пришёлся — то ли тем, что под хмельком хорошим, то ли полное отсутствие багажа насторожило, — но мурыжили они меня долго. Это у себя в городе я король — кого угодно куплю, кого угодно в грязь втопчу. Здесь порядки иные: хоть и капитализм махровый, однако перед законом все равны, разве что президент наш без обыска границу воздушную миновать может. Меня же и просвечивали, и обыскивали, и раздевали, и отпечатки пальцев снимали… Видать, Бонза им здесь основательно нагадил, если с «зятьком» так обращаются.

Наконец не выдержал я, Пупсику о помощи взмолился. Может, врал он всё насчёт расстояния, иначе почему в самолёте мне не помог, когда уши напрочь заложило?

Пупсик не отозвался, однако по доселе пасмурным и замкнутым мордам таможенников, вдруг приветливостью неожиданной расцветшим, понял: начал малец им «лекцию читать» об уважении к моей персоне. И минуты не прошло, как в комнату, где таможня французская мне шмон устроила, какой-то хмырь штатский заметается, паспорт возвращает, извинениями на ломаном русском рассыпается. Мол, обознались-де они, меня за разыскиваемого Интерполом известного мафиози российского ошибочно приняли.

— Бывает… — бурчу я недовольно и начинаю одеваться. — У меня тоже однажды подобный прокол был. Снял на танцульках маруху лет тринадцати-четырнадцати — думал, девочка нецелованная. А на поверку такой шмарой отпетой оказалась — клейма ставить негде.

Челюсть от моих откровений у штатского отпадает, застывает он ошарашено, глазами на меня блымает. То ли не понял меня со своим ломаным русским, то ли сразил я его этим случаем, экстраординарно сопоставимым, наповал.

Я его отечески по плечу похлопываю — мол, ничего, в другой раз со мной ещё не так обмишуришься, — и к двери направляюсь. А все таможенники, как по команде, во фрунт вытягиваются, мне честь отдают. Небось, по реакции штатского на мои слова вообразили, что я какой-нибудь принц голубых кровей, путешествующий инкогнито.

— Вольно, — разрешаю им на прощание.

Только я из зоны таможенного досмотра выхожу, как мои «гориллы» окружают меня и эскортом почётным, что посла какого высокопоставленного, через всю толпу к выходу из аэропорта ведут. Чётко деньги отрабатывают — пентаграммой кабалистической вокруг меня чуть ли не строевым шагом вышагивают, и, что удивительно, передние словно глаза на затылке имеют. Стоит мне шаг в сторону сделать либо приостановиться, как и эскорт мои движения синхронно повторяет. Пока к выходу шли, раз пять я их слаженность проверял — ни одного сбоя. Наверное, если бы танцевать начал, они бы вокруг меня такой кордебалет устроили — почище «Лебединого озера». В общем, на толпу аэропортовскую я впечатление ещё то произвёл — что зайцы зазевавшиеся пассажиры из-под ног «горилл» прыскали.

Выходим на свежий воздух, гляжу, а уж и сумерки сгущаться начинают. Моб твою ять! Похоже, из-за таможенников сегодня только ночной Париж и увижу…

А возле выхода у лимузина шикарного нас Сашок с «бухгалтером» поджидают. Правда, между ними ещё какой-то французишка мелкорослый с чисто национальным шнобелем затесался. Как узрел меня французишка этот, шаг навстречу делает, в улыбке доброжелательной расплывается, руку ко мне тянет.

— Пескарь Борис Макарович, — представляет меня Сашок. — А это мсье Серж Курвли — президент нашего парижского филиала.

— Серьйожа Курвлин, — поправляет Сашка француз. — Так по-русскому. Потомокль белая иммиграция.

«Да уж, — думаю, руку пожимая, — наградили тебя предки фамилией. Похлеще моей будет, белая ты сволочь недобитая!» Собственно, ни к нему, ни к его предкам я особых претензий не имею, но менталитет совковский во мне сказывается. Однако и он тоже хорош, нашёл, чем хвастаться. Кроме имени да фамилии паскудной, ничего-то русского в нём и не осталось — ишь, носяру какую отрастил!