Все пули мимо

В этот раз я с ним согласен. Брюки стирать — не та обстановка. Поэтому поплотнее обматываю ноги туалетной бумагой, натягиваю штаны, и мы выходим.

В зале — бедлам полный. «Крутяки», кто помоложе, беснуются вместе с «поп-звездой», а кто постарше — заливаются спиртным по самое некуда и на сцену никакого внимания не обращают. Мол, мы деньги заплатили, а посему развлекаемся в своё удовольствие.

Сели и мы. Ломоть не выдержал-таки, сломался, спит мордой в тарелке. Зубец, Дукат и Корень нажрались так, что, того и гляди, под стол сползут. Один Оторвила ещё держится — за соседний столик перебрался и лахудру, страшнее атомной войны, пытается снять.

Сашок берёт графин с водкой и начинает в стакан наливать. «Буль-буль-буль», — говорит графин, совсем как канистра с бензином в «жигуле».

— Навёрстывай, — пододвигает Сашок полную стаканяру ко мне. — А за костюм не переживай. Будет оплачено.

Беру я стакан обеими руками, вздыхаю.

— Слушай, Александр, — говорю, — я тебя давно хочу спросить об одной вещи, да всё как-то…

— Спрашивай, — благодушно разрешает Сашок. — Может, и отвечу.

— Откуда ты французский язык знаешь?

Брови Сашка удивлённо взлетают, и он недоумённо вперяется в меня. Понимаю его: спроси я о шмотках, о баксах, о бабах — это естественно, но вот что меня, кроме этого перечня, может ещё что-то интересовать, он явно не ожидал.

— «А позволь спросить тебя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дёгтем?» — задумчиво изрекает Сашок и иронически хмыкает. — Ладно, отвечу на твой вопрос. Не только французский знаю, но также английский, немецкий, испанский. Я МГИМО закончил, если тебе это о чём-то говорит.

Говорит. Институт международных отношений. Хотя при чём тут сапоги с дёгтем? На некоторое время я теряю дар речи. Это что ж такое должно было случиться, чтобы потенциальный дипломат подался в киллеры? Ну ладно, понимаю профессора наук космических, который машину теперь мне моет. На фиг тот космос кому сейчас сдался. Но дипломаты?!

— Закончил МГИМО, а удача мимо, — грустно каламбурю я, подводя итог дипломатической карьеры Сашка, и залпом опрокидываю в себя водку из стаканяры. Ну, думаю, за такие шуточки Сашок мне сейчас врежет. Либо словом, либо делом.

Но нет, молчит Сашок. И не двигается. Сидит рядом и сопит только. То ли рассерженно, то ли обиженно. И вдруг он, насколько знаю, никогда не пивший в жизни ничего крепче «пепси», говорит:

— Налей-ка и мне водки…

15

Просыпаюсь утром — голова трещит, в груди гармонь играет, коленки адским огнём горят. В общем, аут полный. Воспаление лёгких, обширный ожог третьей степени да ещё похмелье дикое — ставлю себе диагноз. Разлепляю глаза — вижу, Пупсик рядом с постелью на стуле сидит, на меня обеспокоено смотрит.

— Что с вами, Борис Макарович?

— Что-что, — хриплю раздражённо. — Болею я. — И в сердцах добавляю: — А ты, экстрасенс хренов, обещал от всякой напасти оберегать, да слова не держишь.

Глаза у Пупсика квадратными делаются.

— Я не знал… — бормочет, оправдываясь. — Я вас от людей оберегал…

— Не знал он… А ежели я, допустим, в чан с серной кислотой упаду? Там ведь людей нет… Или кирпич мне на голову свалится? — брюзжу. — Ладно, не можешь сам, зови лечилу из соседней квартиры.

— Ну, если так… — обиженно бормочет Пупсик. — Тогда пожалуйста…

Смотрит он мне прямо в глаза, и я мгновенно отключаюсь. Последнее, что помню, так это как веки чуть ли не со звуком «блымсь!» захлопываются. Что шторки в допотопном фотоаппарате.

Просыпаюсь по новой что огурчик. Молоденький, свеженький, пупырчатый. Такое ощущение, будто сутки спал или более. Каждая клеточка тела здоровьем поёт, сознание чистое и светлое, и никакая зараза в лёгких не скребётся.

Бодренько вскакиваю с постели и вижу, что Пупсик всё в той же позе рядом на стуле сидит, но теперь уже не озабоченный, а улыбающийся довольно. И понимаю тогда, что не сутки я спал, а в лучшем случае минуту.

Заинтриговано перевожу взгляд на свои колени, вчера вечером сплошь волдырями бугрящиеся, — ничего. Нормальная кожа, обыкновенная, в меру волосатая. Каковой всегда и была.

— Ну ты могёшь! — восхищаюсь.

Пупсик скромно глаза потупляет, но от удовольствия рдеться начинает. Как посмотрю, нравится ему, когда хвалят.

— Слушай, — неожиданно осеняет меня, — а как же ты сам себя, а? Что, точно так лечить не можешь?

Смуреет пацан, ручкой обречёно отмахивается.

— Нет, Борис Макарович. Это совсем иное… — вздыхает он тяжко и переводит разговор на другие рельсы: — А вы кушать не хотите?

Как по команде, я вдруг ощущаю аппетит просто-таки зверский.

— Да! — выпаливаю жизнерадостно, и только потом до меня доходит, что этот «аппетит вдруг» неспроста. Нахимичил что-то со мной пацан, однако противиться ему не могу. Жрать действительно так хочется, что аж под ложечкой сосёт.

— Так это я мигом! — загорается Пупсик, срывается с места и уносится на кухню посудой греметь.