Все против попаданки (СИ)

В самом низу сундука, под кипой рубах и непонятных мне простыней, я наконец отыскала свиток — не свиток, я обозвала его «грамотой». Шанталь Аррие, вдова Готье, двадцать четыре года, святая сестра с девятнадцати лет. Никаких сведений о семье, бывшем муже, причине его смерти, детях, имуществе — ничего, но это было уже хоть что-то. 

Я разделась, умылась, немало подивившись тому, что в графине была ароматизированная вода. Судя по тому, что я уже видела — отдельная комната, тишина, чистота — это тоже была привилегия монашки. Какая ирония, подумалось мне. Там — вдова, тут — вдова. После смерти Андрея я не то чтобы вела монашеский образ жизни — мне стало «это все» неинтересно. Знакомые наперебой умоляли «с кем-нибудь познакомиться и не губить себя», торопиться, пока «часики тикают», и обиженно удивлялись, когда переходили в разряд «бывших знакомых». Теперь то ли из-за того, что я была вдовой, то ли еще по какой причине я получила от судьбы бонусы…

Да, можно и так сказать. Я натянула плотную льняную рубаху для сна, подошла к окну. Стемнело совсем, и в прекрасном саду зажглись неяркие фонари, что меня озадачило. Освещение, в моем представлении, в эти века не было повсеместным, но это же монастырь, место, где нет ни мужского, ни женского, а лишь служение людям и Милосердной по заветам ее. И обеспечение, ухмыльнулась я. Во все времена, вплоть века до восемнадцатого, монастыри были и средоточием науки, и средоточием защиты, и средоточием богатств… Быть монахиней лучше, чем быть королевой. Никаких посторонних, никаких балов, никакого лишнего шума, тишина и умиротворение. 

Да, и все равно есть над чем поработать, и я даже уже начала, но и это намного проще, чем пытаться сиять при дворе. Окажись я где-то около трона, превратилась бы в Лукрецию Борджиа. Насколько я знала, образ ее как отравительницы и развратницы был удачно выдуман писателями, а вот то, что она, бедняжка, была разменной монетой в трех политических браках, родила около десяти детей и скончалась в возрасте сорока лет от родильной горячки, было печальными фактами.

Никогда не любила произведения массового искусства, подумала я, ложась в постель. Ради эффекта извратят и додумают, причем все это тысячу раз читано, писано, снято и сыграно… Скучно.

Постель меня изумила. Жесткий, набитый соломой матрас, я искренне понадеялась, что в нем нет ни вшей, ни клопов. Но белье было чистым — монашек тоже обслуживают прачки приюта? И ванна, подумала я, здесь должна быть ванна. Пусть не для насельниц, но для монахинь. Если нет, придется придумать, потому что есть такие вещи в быту, без которых мне будет невыносимо.

Хороша святая сестра, плюхнулась спать, не помолившись! Но видеть меня никто не мог, а Милосердная будет ко мне милосердна. Не каждая монашка попадает сюда из кабины лифта мира, о котором здесь не знает никто.

Снилось мне странное. Не прежний мир — последнее, о чем я со страхом успела подумать, прежде чем провалиться в сон, не та моя жизнь, которой у меня больше не было, а как ни парадоксально — мир этот. Словно я открыла глаза, поднялась, подошла к окну, нащупала металлический толстый засов, чтобы распахнуть створки, как увидела нечто в саду: серую тень, чуть светящуюся, неподвижную, и пока я раздумывала и пыталась понять, что это и как оно здесь очутилось, не разрушит ли оно статуи, как нечто взмахнуло прозрачными крыльями и бесшумно исчезло, а я, покачав головой, безразлично, привычно вернулась в постель.

Проснулась я от звона колоколов. Мне не пришлось ничего вспоминать — молитва, утренняя молитва, я же монашка, я должна на ней быть. И казалось бы, ранний подъем должен меня привести в замешательство и уныние, но я собиралась споро и без малейших страданий, даже не пытаясь себе объяснить, какого черта. Любопытство? И новый день. Сиротский приют, напомнила я себе, и столовая — трапезная, скорее — и прачечная, и много дел.

Но я не успела накинуть на плечи и голову хабит, как в дверь по-хозяйски постучали.

— Сестра Шанталь?

На пороге стояла упитанная коренастая монашка, одетая точно так же, как я, только хабит у нее был короче и из-под подола выглядывали мужские грубые сапоги. Лет ей было около тридцати, и я подумала — она всю жизнь провела в монастыре. В ней просто чувствовалось полное единение с этими крепкими стенами. 

— Матери-настоятельнице все еще нездоровится, — хмуро сказала монашка. От нее попахивало известным с древности лекарственным средством, и потому она от меня отворачивалась. — Там ждет охотник, примите его. Кажется, у него очень скверные новости…

Глава шестая

— Сестра?.. — начала я, изо всех сил стараясь не морщить задумчиво лоб. Ведь всех этих людей я должна знать по именам. И молитвы должна знать, а с этим намного хуже. Имена я имею право запамятовать, молитвы — нет. 

Монашка поняла меня по-своему.

— Кашляю, сестра, — она действительно кашлянула в сторону. — Еще мой дедушка говорил, что нет лучше средства, чем глотнуть на ночь чего покрепче.