Все против попаданки (СИ)

Я вышла из столовой. Я не хотела есть, понимая, что дело даже не в отвратительной кухне, а в стрессе. То, что внешне я была невозмутима, не значило ничего. Я полагала, что мое состояние больше похоже на шоковое, когда человек не чувствует боли и страха, продолжает жить, словно ничего не случилось, а ресурсы организма и психики на исходе. Итак, меня может накрыть в любой момент.

Я решила навестить детский приют. Тяжело, я морально еще не готова, но надо увидеть, что меня ожидает там. Я постаралась не думать, куда мне идти, просто шла, держа в голове конечную цель, и очень скоро очутилась перед запертой дверью. 

Массивная дверь с закрытым окошком и тяжелой медной ручкой. Взявшись за нее, я постучала и долго ждала, пока раздастся лязг окошка.

— Сестра Шанталь, — услышала я голос, и в просвете мелькнуло уставшее пожилое лицо. — У нас все хорошо, мы закрылись, дети все легли спать. Да хранит вас Милосердная.

— Да хранит Милосердная вас, — пробормотала я, и окошко закрылось. Ничего вроде странного, дети ложатся спать рано, особенно здесь, где нет электричества и вряд ли существует хоть какое-то подобие школы. Но что-то было не так, снова не так.

Я брела в свои комнаты и дошла до двери, ведущей в открытую галерею с красивыми фресками. К моему удивлению, дверь была заперта. Изнутри на засов, но — кто и когда запирает монастыри? Разве от внешней угрозы? Но сейчас, насколько я понимала, нет войн. А если предположить, что это предосторожность, чтобы не сбежали ни дети, ни женщины, то смысл запирать дверь таким образом?..

Я смертельно устала и осознала это только тогда, когда дошла до своей кельи. Как выяснилось, комнатки рядом с моим же кабинетом. Узкая кровать, узкое закрытое окно, жаровня, сейчас погашенная, сундук в углу, умывальник и кувшин рядышком, и три свечи на этом же столике. Удовольствие не из дешевых — свечи, подумала я, что-то вспомнив из того, что я знала, и еще — кто-то обслуживает меня, причем так, что я этого и не вижу. Преимущество моего положения — сервис как в пятизвездочном отеле.

Я начала раздеваться. Монашка — не знатная дама, и одежда ее была простой, такой, что одеться слуга Милосердной, как и раздеться, без вопросов могла самостоятельно. И пусть я не знала, как одевались в моем мире в эти времена монахини, мое платье здесь меня порадовало.

Я обнаружила, что сверху на мне не ряса и не роба — хабит? Больше смахивало на него, — скорее какая-то мантия, а под ней — белая льняная рубаха, жилетка и самые настоящие штаны! Я даже всмотрелась — не панталоны ли? Но нет, глаза меня не обманывали, я действительно была одета в штаны и, как я догадывалась, я могу снять хабит и ходить без него, и никто мне не скажет ни слова. Волосы не убраны под апостольник или вейл, как полагалось в моем мире, а собраны в подобие косы. Свободы определенно больше, и, возможно, это связано с тем, что верховное, а может, и единственное божество здесь женщина.

Я залезла в сундук — скорее потому, что мне очень хотелось узнать, кто я такая, и я рассчитывала найти хоть что-то о сестре Шанталь. Документы, драгоценности, памятные вещи. Но то ли у нее было мало воспоминаний, то ли аскеза ей нравилась: практически ничего, кроме сменных рубах и хабита, на этот раз с капюшоном, он понравился мне больше, и я вытащила его, хотя цвет был более серый и мрачный. Книга, похожая на местное Писание, ее я тоже вытащила, потому что мне необходимо было знать то, что я не знать не могла никак; «Слова Милосердной», написано было на обложке. Я присела на кровать, пролистала книгу. 

Вся история и заповеди были изложены короткими абзацами, некое подобие наших псалмов, и в общем все было намного проще. Лучезарная, она же Милосердная, имела вполне «земное» имя — Кандида, сотворила мир некогда из песка и света, а потом явилась в него и прожила обычную, но очень праведную жизнь как простая женщина, неся людям знание о добре и зле. Со свойственным мне скептицизмом я предположила, что это жизнеописание благочестивой знатной дамы, чью историю превратили в легенду. У Милосердной было много последователей, кто-то из них заслуживал места в церкви как святой, кто-то оставался безвестным монахом, и скоро я наткнулась на стих, который мне объяснил, почему у монахинь похожая на мужскую одежда и довольно много власти. Милосердная Кандида высшим благом полагала отказ от мужского и женского и полное посвящение себя как бесполой личности служению людям, а мирянам заповедала покоряться воле монахов и монахинь, ибо их устами сама Милосердная говорит с людьми. Я похмыкала — членство в местном Ордене джедаев устраивало меня больше, чем знакомая по истории женская участь…

Которое здесь было от нашего неотличимым, если женщина не была монахиней. Наверное, в Святой Книге имелся на это ответ, но последнее, что я собиралась делать, это сейчас перечитывать, а потом переписывать Писание. Вот уж что приведет меня в лучшем случае к анафеме, а в худшем — на плаху. Мир стоит менять исключительно так, чтобы это не затронуло твою собственную бедовую голову.