Вот какого черта Байли и сейчас, через десять лет, врет? Зачем называет Коринну чудовищем, будто сама – белая и пушистая?
– Сама себя ты можешь любыми способами оправдывать, Байли. Ты всегда врала и не краснела.
– Только не прикидывайся, Ник, будто не понимаешь, о чем я. Я все слышала – тогда, на чертовом колесе.
Я тряхнула головой, сделала вид, что не помню.
– Вот нормальный человек такое подруге скажет, а? Да и не только подруге. Она больна была, Ник. Больна и заразна.
– Ты о чем?
Байли рассмеялась: мол, доходит до некоторых как до жирафа.
– Мне пора, Ник.
– Погоди. Можно, я тебе позвоню? Давай встретимся где-нибудь в другом месте, без всего вот этого.
Я имела в виду ярмарку, чертово колесо, нависшее над нами, каждым своим оборотом добавляющее нам недоверия и агрессии.
– Нет. Что было, то прошло.
Без сомнения, Байли что-то знала. Жаль, подумала я, Эверетта нет: уж он бы из нее правду вытянул, заставил бы исповедоваться. Я схватила салфетку с ближайшего столика, нашарила в сумочке ручку, нацарапала номер телефона.
– Передумаешь – позвони. Я пока в Кули-Ридж. С папой проблемы.
Байли сунула салфетку в задний карман брюк. Господи, до чего ж она была хороша. Каждый жест – словно в балете.
– Прощай, Ник.
– Твоя дочка просто прелесть, – сказала я.
Байли уже развернулась, пошла прочь. Откидывая волосы, в последний раз сверкнула на меня глазами.
– Надеюсь, она вырастет не такой, как мы.
На тилт-а-вирле визжало по железу железо, грохотали кабинки, разворачиваясь у самого края площадки. Слышался восторженный визг. Я попыталась сосредоточиться на этих звуках, всех вместе и каждом в отдельности – лишь бы растаяла картина: мы втроем на чертовом колесе, на самой верхотуре.
Едва ли я выглядела убедительно, силясь показать Байли, что не помню про тот случай. Кориннин тогдашний шепот на чертовом колесе за десять лет изрядно прибавил децибелов. Порой, думая о Коринне, я слышала только то, единственное, оглушительное слово.
Ледяные Кориннины пальцы поддерживают меня под локти. Дыхание щекочет ушную раковину. На заднем плане нервно, сдавленно хихикает Байли. От Коринны пахнет мятной жвачкой. Пальцы выстукивают на моих предплечьях что-то вроде морзянки.
– Прыгай, – шепнула Коринна.
Она велела мне прыгнуть с чертова колеса.
НАКАНУНЕ
До начала предрожденчика было еще несколько часов. Меня ждали в цокольном этаже церкви. Именно там десять лет назад нас собрал офицер Фрейз, чтобы разбить на поисковые группы; Фрейза-то я и представляла, думая о предрожденчике; а еще плакат с надписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», на котором два лица, Кориннино и Аннализино, беспрестанно трансформировались одно в другое.
– Значит, тебе к полудню надо быть?
Дэниел стоял на стремянке во дворе, держа водяную пушку.
– Ну да, я же сказала.
– Список составила? – Дэниел протянул руку.
– Ты что, прямо сейчас домом займешься? К продаже его станешь готовить?
Он повторил свой жест: мол, давай список.
– Конечно, Ник. Мне на предрожденчике все равно не место.
Я протянула список, Дэниел бегло прочел его.
– Так, водяная пушка – вот она. Бетонированием позже займусь; красить будем, если Тайлер поможет.
– Что, Тайлер должен прийти?
– Ключевое слово – «должен». Обещал, да пропал куда-то.
Дэниел сверкнул на меня глазами.
– Сделай одолжение, Ник: отодвинь от стен всю мебель, какую осилишь. Крупное я сам буду двигать. И принеси пленку. Она в багажнике.
Дэниел продолжил орудовать водяной пушкой. Мы готовили дом к продаже. Приводили его в порядок. Приводили в порядок свою жизнь. Двигались дальше.
– Ник, – сказал Дэниел. – Пленка. В багажнике. Шевелись.
К его внедорожнику я шла как мешком пристукнутая. В последние несколько ночей меня мучила бессонница, недосып сказывался на работе мозга. Я словно пробиралась сквозь туман, напрасно шарила в поисках какой-нибудь вехи. Я потянула из багажника пленку, пахнувшую химией. Прижала к груди целый ворох пластиковых полотнищ – неловко, так, что они застили дорогу. Представила, как легко таким полотнищем душить; как на месте преступления копы закрывают пленкой покойников. Вспомнила маму: она застилала пол в кухне, чтобы мы с Дэниелом, рисуя, его не забрызгали. Потом, когда мы складывали мольберты, пленка, вся в разноцветных кляксах, мазках и россыпях капель, сама казалась прекрасным побочным обстоятельством.