Хотя эксперименты по переливанию и отделению плазмы крови шли успешно под руководством Павлова (того самого, временно оставившего собачек без присмотра), проблем на медицинском фронте хватало. С порога его огорошили новостью — мышки, на которых велись эксперименты по отработке антибиотика на базе анилиновых красителей, в очередной раз отбросили копыта. Вернее — заменяющие их когтистые лапки. Это была уже пятая партия, и пока единственным прогрессом было то, что они дохли не мгновенно, а спустя двое суток. Но дохли стабильно все, без исключений. Громко выматерившись, доктор Вадик снова засел за перепроверку технологических процедур, пытаясь понять, где именно он делает ошибку. Ему все сильнее казалось, что проблема лежит в недостаточной чистоте исходного продукта, но как именно отсепарировать все примеси из исходного красителя, основываясь только на технологиях начала века… А стрептоцид, обещавший быть золотым дном, нужен был уже вчера. Его массовые клинические испытания проще всего было бы устроить до конца Русско-японской войны. Засидевшись за экспериментами (вроде медленная дистилляция раствора могла удалить большинство примесей, по крайней мере более летучие и тяжелые соединения, эх — полцарства за хромотограф!), Вадик несколько пропустил время выезда на еженедельный обед с Питерским банковским сообществом. Пропускать эту встречу было нельзя, экипаж уже был подан и ждал у подъезда.
— Голубчик, принеси, пожалуйста, из кареты букет роз, — обратился Вадик к дворецкому, пробегая мимо него в ванную, ехать к серьезным людям, ТАК воняя химикатами, было решительно невозможно, — он там под задним сиденьем. И поставь в воду, очевидно, в Зимний мне сегодня уже не попасть, а без воды до завтра наверняка завянет.
Розы были куплены для Ольги, он просто не смог проехать мимо нежно-розового шара, выглядывающего из окна голландской цветочной лавки на Невском. Их цвет почему-то настолько явственно и болезненно вызвал у него ассоциацию с княжной, что он, не раздумывая и не торгуясь, заплатил за две дюжины розовой прелести. Он намеревался сделать любимой женщине столь не одобряемый ею («ВадИк, — почему-то с ударением на второй слог, всегда отчитывала она его в таких случаях, — ты меня отчаянно компрометируешь, душа моя. Не смей этого больше делать, не смей, слышишь?» Но при этом так радостно зарывалась с головой в букет или рассматривала каждую безделушку такими глазами… Ей было абсолютно непривычно, но явно приятно получать подарки не как княжне, а как любимой женщине…) сюрприз, но… Мышки сдохли, и Вадик снова, в который раз, азартно с головой залез в эксперименты, забыв о времени, более важных банковских делах и даже о ней. Все же где-то там, под маской морского волка-доктора и прожженного придворного интригана, жил обычный мальчишка-студент.
Грохот взрыва и упругая взрывная волна дошли до дворцовой ванны в момент, когда Вадик только-только открывал кран горячей воды в душе. Накинув банный халат прямо на голое тело (его карикатуры в неподобающем виде потом примерно с месяц мелькали как в крайне левой, так и в крайне правой прессе), Вадик вылетел на улицу. Позже, вечером, пытаясь проанализировать события этого длинного дня, в который он, по чистой случайности, пережил первое, но далеко не последнее покушение, он никак не мог понять одного. Ну за каким хреном его вообще понесло на улицу, к месту взрыва? Туда, где все еще кисло воняло взрывчаткой, где кто-то в голос орал, что-то горело, и не факт, что не поджидал его еще один «бомбист»? Да еще и практически голым, ну куда было так торопиться?? Только после третьего бокала коньяка, прижимая к себе все еще дрожащую от страха княгиню (прослышав о взрыве, она материализовалась во дворце через невозможные для транспорта начала века полтора часа и долго убеждала Вадика, что «она во всем виновата, и на ней висит рок, смертельный для каждого полюбившего ее»), он понял. В нем сработал Банщиковский рефлекс военного врача. Если что-то где-то взорвалось и там орут от боли раненые, то когда все нормальные люди бегут ОТ взрыва, его ноги сами, без вмешательства головы, несут прямо его к эпицентру…