Все оттенки черного

Катя напрягала зрение, стараясь разглядеть, что там у них. Отчего Хованская так злится? Ведь это же обычный термос. И даже странно видеть, что вид его крышки производит на Смирнова впечатление, что перед ним — гремучая змея. Гримаса отвращения, гадливости на его лице, но… он пьет. Выпил и… судорожно закашлялся, зажал рот рукой. Хованская подскочила к нему и начала бешено и неистово трясти за плечи.

— Только попробуй… только попробуй выплюнуть! — шипела она. — Только попробуй! Проклянет! Это кровь его, причастие его! Знак его!! Глотай! Кому говорю — глотай, ну же!

Смирнов, обессиленно уткнулся лбом ей в плечо. Так похоже на Нину и Сорокина, но… Это было иное, судорожное, дикое объятие. Смирнов что-то нечленораздельно мычал, потом снова судорожно закашлялся. Катя не знала, как ей поступить: вмешаться? Ей вдруг почудилось… Господи, а что это она ему дала? Что там в термосе? Вдруг это то же самое, что дали Сорокиной, отравив и…

— Ну все, все, все, я сказала, довольно, — Хованская похлопывала Смирнова по плечу, — все прошло. Все хорошо, — она отпихнула его от себя. — Возьмите себя в руки. Пора.

Смирнов рванул ворот клетчатой американской рубашки, надетой под теплый вязаный свитер. Ему словно не хватало воздуха. Катя решила пока не вмешиваться. На отравление это вроде не походило. Вот Смирнов уже и выпрямился. Хованская между тем, глухо бормоча, приседая, быстро доставала что-то из своего рюкзака. Какие-то предметы. Кате, увы, удалось разглядеть лишь вереницу связанных между собой платков: черный — белый, белый — черный…

Хованская быстро окружила себя этой импровизированной веревкой. А затем другой связкой платков выложила внутри круга треугольник.

— Иди ко мне, — властно приказала она.

Смирнов медленно приблизился. Они застыли в полном молчании, смотря в темное безлунное небо, словно ожидая какого-то знака. И вот… По кустам, по траве прошелестел Легкий ветерок. Катя почувствовала: к ее разгорячённому лицу прикоснулись чьи-то нежные прохладные пальцы — мазнули по щеке и…

— КАК УПАЛ ТЫ С НЕБА, ДЕННИЦА, О СЫН ЗАРИ! РАЗБИЛСЯ О ГРУДЬ ЗЕМНУЮ ТЫ, ПОПИРАВШИЙ НАРОДЫ! — голос Хованской, торжественный, низкий, звучный, нарушил ночное безмолвие. И в голосе ее сейчас причудливо переплетались восторг и страх, скорбь и ликование, печаль и надежда. — Как ты, вослед за тобой, подобно звездопаду, низвергаемся и мы, дета твои. Молим тебя о защите от недругов наших. Молим милости твоей, о Денница…

В разрыве туч на востоке появился клок чистого неба. Это было похоже на дыру в небесах — черных, словно испачканных несмываемой сажей, безмолвных. Катя увидела несколько крупных звезд. Она никогда не была сильна в астрономии и понятия не имела, что это за созвездие. Однако была убеждена, что это не привычная всем и каждому Большая Медведица, а что-то другое, далекое, сияющее. Одна из звезд — вторая слева-была особенно яркой. Катя неожиданно почувствовала, что у нее слезятся глаза, как будто от пыли. Но тут не было пыли. И звезда теперь сквозь этот влажный туман выглядела не крошечной сияющей точкой, а пульсирующим шаром…

— Яви, яви милость свою, о Денница. — почти пел женский голос — хриплый, полный неги, полный желания и ярости.

* * *

Катя с трудом оторвалась от звезд. Хованская, обнимая Смирнова за шею, повисла на нем, как плющ, ласкала его неистово и страстно, как мегера, как алчная до любви фурия, как полуденный демон, исполненный испепеляющей страсти и похоти.

— Проси, умоляй его, припадай к стопам его, — шептала она, задыхаясь от волнения и возбуждения. — Обещай ему в душе что должно, можешь не говорить это вслух, он и так услышит, обещай и проси! И он даст тебе все. Поднимет из пыли, из праха, восстановит твои силы, проси же — он велик, всемогущ в своей щедрости, которую, как это вот семя… изливает на землю, на нас, детей своих… Проси же, ну! И воздаст! — В горле ее заклокотал хриплый смех.

Кате казалось — это клекот той невидимой ночной птицы, обнимающей, точнее, подминающей под себя Смирнова своими черными крыльями.

— Проси, и он сжалится, сжалится над тобой… Он поднимет, как я поднимаю тебя из праха… Поднимет, как поднимаю этот ореховый прут, как я поднимаю… Где? Где он?! Куда ты его дел? Где он?

Катя замерла: точно кошку прижгли каленым железом — вот как она заорала это свое «где?!». Хованская отскочила от Смирнова как от прокаженного. Упала на четвереньки, юлой закружилась внутри круга, судорожно шаря по траве руками, ища что-то…

Ив этот миг… Позже, придя в себя, Катя объяснила сама себе это так то был всего лишь обычный самолет.

Гул взлетающего «Боинга», «Ила», «Руслана» — черт его знает еще там какой авиамахины, сломавший безмолвие ночи, как печать. Неистовый рев и грохот. Над лесом в ту ночь просто летел самолет в сторону Домодедова. Это было самое простое объяснение. Но так Катя решила для себя уже потом.