Все люди умеют плавать

Свадьбу праздновали в генеральской квартире по высшему разряду, с родственниками с обеих сторон, дружками, подружками, ухлопали кучу денег, и из обрывочных разговоров Ленка узнала, что генералы предлагали оплатить все сами, но отец отказался и внес половину. Ленка тогда не могла понять, откуда взял, но беспокойство усилилось. Все было изысканно и чопорно, и Ленка, не спавшая ночь, чтобы не помялась сделанная накануне прическа, жалобно думала, что похожа на Дюймовочку, выходящую замуж за крота. От всей свадьбы ей больше всего запомнился генеральский тост. Генерал поднес молодым хрустальную вазу, наполненную трюфелями, и с легким поклоном сказал:

— Пусть в вашей жизни будет такая же смесь горечи и сладости, как в этих конфетах.

Ленка ждала, что скажет отец, но тот лишь слабо улыбнулся, беззащитно, открыто, как в лодке на речке Еломе, и проговорил:

— Будь счастлива, доченька.

И всем гостям стало чуть неловко, что сказал так коротко и просто и обратился к одной невесте. Она потянулась к нему, но в этот момент все завопили: «Горько!» — стали считать, кричать, и у Ленки закружило голову от шампанского и Славикина одеколона.

Казачка Галя — позвала ее Ленка на свою беду свидетельницей — наклонилась и зычно прогудела:

— Ты чтой-то не радая, подруга? Смотри — не нравится жених, сама уведу.

И пошла петь. Хорошо пела подруга Галя: и весело, и озорно, и грустно. Ох, Ленка, что ж ты натворила? Не будет у тебя больше ни развеселой компании, ни кафе-мороженого на улице Горького, ни общаги, да и не этого жаль, а жаль чего-то другого: то ли ночного вокзала, где уходили далекие поезда в Лабытнанги, то ли тростны, что гудела по берегам озера Воже, то ли чего-то еще не сбывшегося. В свадебное путешествие поехали в Таллинн. Генерал сделал гостиницу с видом на старый город, но Ленка хандрила, была мрачна и менее всего походила на счастливую молодую жену. Неуютно ей было со Славиком, и хотелось бежать куда глаза глядят, очутиться одной на любой глухой станции, среди старух с палками и узелками, а не в шикарном номере, зеркалами отражавшем ее бледное чистое лицо.

Через три дня пришла телеграмма из дома: отец скончался. Совпадение его смерти и ее свадьбы ошеломило настолько, что долго она еще ходила сама не своя и пыталась что-то вспомнить, но вспоминать было уже поздно: в длинном приземистом здании за окружной дорогой, куда привез их военный автобус, гроб с телом поставили на стол, по очереди подходили, прощались. Потом вышла женщина в костюме, нажала на кнопку, и гроб опустился вниз. Ленке стало жутко от этого неестественного падения, как-то безысходно, как будто и впрямь так безнадежно и обреченно оканчивается человеческая жизнь и ничегошеньки от нее не остается. Мать держалась сухо и строго, не рыдала, делала все, что требовалось. После поминок Ленка хотела остаться у нее, но мать велела ей уйти. И сколько после этого ни пыталась Ленка с ней заговорить, та отвечала коротко, односложно и дочь к себе не подпускала.

Ну и пусть.

Потом она заболела, целыми днями валялась на диване и таращилась в окно.

— Ты, наверное, беременна, — заключил Славик.

Носила она тяжело, ее часто мутило, она не высыпалась; потом уже, на поздних сроках, когда началась зима, на одно то, чтобы застегнуть сапоги и надеть шубу, уходили все силы.

Родов она не боялась, с родами должна была пройти мучившая ее беременность, и роды оказались легкими. Родился мальчик.

Когда ей принесли его, она долго не могла поверить, что это ее ребенок и, самое главное, что она теперь мама, мать, мамаша, она — девятнадцатилетняя девочка, самая младшая в палате. А когда поняла, то расплакалась, сама не зная отчего, и вдруг подумала, что рождение сына — некий знак «свыше» и это «свыше» назвало его именем отца, деда, значит, не в пустоту падает мертвое тело, остается от него, наперекор всему, что-то очень важное. Значит, есть надежда, какой-то выход. И она вся раскрылась этой надежде, но так стукнулась, что до сих пор болело при одном воспоминании.

Началось с того, что молока было совсем мало, потом у Мити появился диатез, он стал расчесывать себя, плохо спал, ему меняли диету, но диатез не проходил. Вскоре из Опалихи приехали генералы, приехали с самыми лучшими намерениями — помочь молодой семье. Ленку облагодетельствовали, особо не спрашивая, хочет она того или нет, и опять у нее завертелось в голове это ненасытное, сумасшедшее желание взять ребенка и уехать, уехать куда угодно, где нет вальяжного генеральского дома, болтливой свекрови, Славика с преферансом, математикой и скукой на лице. Она чувствовала, что с ней происходит черт знает что. Стала истеричной, злой, и стоило ей только заметить, как морщится Славик, когда начинает плакать Митя, она кричала на него:

— Ну и не надо было ребенка заводить, если проклятая наука тебе дороже.

И ведь знала, что не права, Славик помогал ей чем мог: пеленки стирал и к ребенку по ночам вставал, давая ей выспаться, все это знала, однако поделать со своей раздражительностью ничего не могла.