Под вечер он расплакался, стал требовать его мать, проситься домой, и они с трудом уложили его, пообещав завтра купить мороженое. Когда он уснул, армянин, так и не поверивший в ее лихорадочный рассказ и решивший, что она просто украла чужого ребенка, сказал:
— И все-таки лучше отвезти его обратно. Ведь он к ней уже привык и никогда не забудет.
— Забудет, — злобно ответила она. — А он мой, понимаешь, мой! Я его девять месяцев носила и никому не отдам.
— Как знаешь, — сказал армянин, — но тогда нам отсюда уезжать.
Он повез их на машине в глухую армянскую деревню. Они ехали быстро, почти нигде не останавливались, но задержать их все же успели. Остановили на горной дороге и грубо приказали:
— Выходите из машины. Руки за голову!
Армянин вышел, а она осталась сидеть, вцепилась в сына и, с ненавистью глядя на опергруппу с автоматами, крикнула:
— Не отдам!
Ребенок прижался к ней и заплакал. Она гладила его и повторяла:
— Не отдам. Этой мой сын.
Оперативники слегка растерялись. Они имели другую информацию и ожидали обыкновенного похищения. И тогда из одной машины вышла старуха — его мать. Ее не хотели брать на операцию, но она настояла, и возглавлявший группу захвата офицер махнул рукой и разрешил.
Его мать подошла к машине и позвала ребенка.
Он увидел ее, обрадовался, протянул руки, но она, прижимая его к себе, горячо шептала:
— Не ходи к ней. Твоя мама — я.
— Иди ко мне, — повторила его мать и обернулась к омоновцу: — Возьмите же его. Что вы стоите!
— Не отдам, — прохрипела она, крепко удерживая ребенка, но сзади на нее навалились и заломили руки.
— Не ходи к ней, сыночек! — закричала она пронзительно.
Смертельно бледный, он вышел из машины и испуганно глядел то на одну, то на другую женщину. Мужчины вокруг тоже замерли, точно ожидая, кого он выберет. А он от невыносимого страха и от того, что вокруг было столько страшных взрослых людей, закричал и побежал по дороге. Некоторое время все оцепенело глядели на него, потом бросились следом, но он вдруг точно споткнулся на этой гладкой дороге и упал.
Люди остановились и тогда армянин, растолкав всех, опустился на колени, расстегнул ему рубашечку и попытался посадить. Он стал массировать грудь, но детская головка безжизненно откидывалась, и лицо становилось синим.
— Сердце, — сказал армянин, подымаясь и ни на кого не глядя.
— У такого маленького? — проговорил кто-то изумленно и присвистнул.