Все люди умеют плавать

В этот момент Родионову захотелось поскорее уйти в дом, запереться там, он ожидал, что именно так и потупит осторожный, опытный Алтухов, но тот как ни в чем не бывало пил чай, курил и щурился на огонь, не снимая руки со спины поскуливающего пса.

Через два дня собака пропала. Она уходила иногда днем в лес, но к обеду всегда возвращалась, хоть и отказывалась от консервов. Однако в тот день она не пришла, не вернулась и к вечеру, Алтухов с ружьем ушел в тайгу, а Родионов, не справившись с захлестнувшим его ужасом, заперся в доме и лишь вскользь подумал, как будет нехорошо, если Алтухов догадается о его страхе.

— Жалко собаку, — заключил Алтухов наутро, — молодая была, вот и попалась по глупости.

— Кому? — одними губами произнес Родионов.

— Может, волку, может, медведю, — пожал плечами Алтухов и пошел к засидке.

После ухода его Родионов снова заперся в зимовье и решил покуда без нужды из дома не выходить. Теперь он уже раскаивался, что увлекся нелепой затеей ехать на целый месяц в сибирскую тайгу, и не чаял, как выбраться обратно в любой, пусть самый захолустный город, по которому можно ходить, не опасаясь бездушного зверя. Он пробовал было читать то Библию, то Гомера, но мысли рассеивались, он упал на нары и так пролежал весь день подавленный.

К вечеру ему вдруг послышалось, что в тайге лает собака. Он вышел на крыльцо, прислушался и, взбодрившись, стал громко звать пса, но ветер уносил крик в сторону. И все равно на душе полегчало, казалось, вот-вот выбежит к зимовью живая душа, но вернулся Алтухов и, покачав головой, сказал:

— Нет, Миш. Собаки нашей больше нет. Это изюбриха лает. Она вон там на поляне у солонцов.

Он протянул бинокль, и на склоне гольца на границе леса и луга Родионов разглядел в высокой траве грациозного оленя с острой мордочкой. Олень озирался, напряженно вслушивался в тайгу и иногда лаял горестным, тревожным лаем. И душу Родионова охватил, не страх даже, а печаль по погибшей собаке, будто их было трое и теперь одного не стало.

Той ночью он неожиданно проснулся от пронзившего его во сне ужаса. Поднялась поздняя луна и осветила ущербным телом керосиновую лампу, висевшее на стене ружье, пружки, бутылку с веткой кедра и молодыми шишками и отбрасываемые ими большие расплывчатые тени. Тихо было, как в ледяной пещере, и снова еще отчетливее, чем днем, ему почудилось, как большой кряжистый медведь ходит вокруг зимовья неслышными шагами. Это было настолько сильное, нутряное ощущение, точно в нем самом за эти две недели появился новый орган и он, как зверь, чувствует другого зверя. Родионов встал и босиком торопливо подошел к двери, проверил, хорошо ли она заперта, но все равно ему казалось, что замок ненадежен и медведь сумеет проникнуть в зимовье, предательски освещенное лунным светом.

Он явственно представил, как большой зловонный зверь наклонится над спящим и на мгновение разбудит сильным ударом лапы по голове, а потом навалится всей тушей, начнет душить распластанное хрупкое тело и острыми зубами рвать незащищенное нежное горло. Родионов рывком скинул тяжелое одеяло, сел на кровати и хотел разбудить Алтухова, но все же сдержался и просто закурил. Ему не было стыдно теперь за свой страх, он курил, не чувствуя холода, и все сильнее, все ощутимее звучал в нем новый звериный орган, и он с трудом удерживался, чтобы не закричать, не зарычать, как рычала у костра несколько дней назад несчастная лайка.

Утром, не смея поглядеть Алтухову в глаза, Родионов сказал:

— Саш, а может, поедем уже?

— Как? — спросил Алтухов, занятый тем, что вязал мушки на хариуса.

— Пешком пойдем.

— Нет, — Алтухов покачал головой, — пешком тут не дойдешь. Да и потом я не сделал еще ничего, но чует мое сердце, придет он скоро, никуда не денется — придет. Так что терпи, парень, сам напросился, вот и терпи.

Он сказал это таким тоном, что Родионов понял: настаивать, просить бессмысленно, но было в его голосе и нечто другое, таящее угрозу, и в тот момент, когда волосатый, могучий Алтухов снова склонился над маленьким крючком-двойником и стал грубыми ловкими пальцами обматывать цевье коричневой шерстяной ниткой, — в эту самую минуту Родионов с ясностью осознал, что попал в ловушку и никогда не вырвется из страшной молчаливой тайги, сгинет, как сгинул по молодости и глупости радостный черный пес.

Он ушел в зимовье, лег на нары и пролежал так до самого вечера, слушал, как Алтухов готовит обед, и думал, что даже Алтухова видеть ему неприятно и он давно остался один в этом зимовье, в тайге, один на один со зверем.

Алтухов не приходил очень долго. Настала ночь, Родионов засветил лампу, но потом ему пришло в голову, что так он будет виден издалека, и он сидел в потемках, ни о чем не думая и ожидая невесть откуда избавления. Это ожидание было таким мучительным, что снова и снова он подходил к двери, проверял, хорошо ли она заперта, его била дрожь, он не мог ни лежать, ни сидеть и ходил по зимовью, как по загону.