Все, кроме смерти

У витрины английского магазина, где на декоративной соломке были выставлены резиновые ванны “Утро Байрона”, клюшки для гольфа и каучуковые гири для упражнения мускулов, торчала ни свет ни заря, раззявив рот - плотно в двадцать пять платков, шалей и салопных подолов закутанная баба - рыночная покупщица, зевака и кромешная дура.

Из прорехи в шали виднелся нос-пуговица, пухлые щеки и ямища рта.

Под мышкой у бабы скучал в промокшей суровой бумаге жирный снулый судак с белым вздутым брюхом. С носа и хвоста судака капал мутный сопливый рыбий сок.

Баба увлеченно разглядывала астрономический ценник оранжевой резиновой ванны и кружку Эсмарха. Баба ковыряла в носу указательным пальцем, и время от времени тетешкала судака, как младенца.

С Большой Реки в город возвращалось ветреное ненормальное утро.

С медленным сытым лязгом сводился дворцовый мост. Огромные шестерни, отвесы, цепи выдали в мазутном лязге обычную пляску, на судоходной глади вспять зарябили приморские “баранчики” волн.

К прибрежным гранитам прибило течением утренний мусор.

Переход кадра. Павильон. Зал. Средний план. Сцена “танго”.

В красном свете беспощадной уголовщины, Дмитрий признавался сквозь сон:

- В прошлом году мы ездили в Швейцарию. Устрицы из Лозанны. Гора Пилата. Фуникулеры, фондю, фотографии на пленэре.

Он пропал на полторы недели. Он бросил багаж на вокзале. Первый отель, второй, пятый, двенадцатый… Я искал его, подкупал портье, унижался, молился, пил.

В Берне я нашел его. Он кормил уток. Булкой. Он вел себя так, будто ничего не произошло. На нём был приталенный прогулочный пиджак цвета фисташкового мороженого. Я подошел сзади. Окликнул его. И когда он обернулся, я ударил его по щеке.

Вот

сюда.

Он улыбнулся. Он щелкнул крышечкой черепаховой пудреницы. Щелк… Ненавижу этот звук. Щелк-щелк!

Он сказал:

- Котик. Я изменил тебе.

- С кем? - спросил я.

- С террористом Савинковым! - ответил он.

Он догнал омнибус, вскарабкался на лесенку и махнул мне рукой напоследок.

Он показал мне.

Вот этот

жест.

… Дмитрий сделал знак горячий и непристойный, как аргентинский тангеро, - ударил ребром ладони о сгиб локтя.

- Это всё, что я получил от него за четыре года. Не считая запаха его волос на подушке и симптомов половой психопатии.

В Семье на меня смотрели косо. Мне перестали подавать руку, поговаривали, что я заразился от него кожной болезнью. Нам запретили встречаться, ко мне приставили топтунов.

Я научился петлять, прятаться по черным дворам, путал имена и даты, изучил подлую механику бегства и вранья.

Его привычки и причуды были пикантны, как вустерский соус.

Он писал мне сумасшедшие письма из ада, от почтовой веленовой бумаги пахло семенем и абсентом.

Он телефонировал из кабаков заполночь и кричал:

- Котик, забери меня отсюда.

Я ехал на другой конец города, выручал его от полуночной сволочи.

Четыре негра и один черный бехеровский рояль на хрустальных копытцах.

Две монашки и один учёный датский дог.

Жирная католичка - креолка в черном корсете со страппоном и семихвостым хлыстом.

Сиамские близнецы из Гамбурга.

Китайская гимнастка- чревовещательница.

Абиссинский глотатель пламени.

Матрос Тараска. О! Матрос Тараска!

Иногда я дрался. Но чаще - платил наличными по его нечеловеческим счетам.

Каждое утро - балаган. Он доводил меня и себя до каленого бешенства.

Потом он падал на диван. Я приносил ему сердечные капли. Он закрывал глаза, когда я делал то, что обычно делают… потом.

В таких случаях.

Дмитрий выставил вперед растопыренные пятерни:

- Делал вот этими своими руками, ваша честь!

И тем же вечером.

Опять.

Он.

Целовал меня в щеку.

- Мне пора ехать, котик. Я дам тебе знать через два часа послезавтра. Bye-bye.

Дмитрий сел верхом на стул, оперся подбородком и локтями на спинку.

Черным голосом закончил:

- Для танго нужны двое. Перед вами - номер второй. Господин “чтоонсделалсомной”. Вся штука в том, что несколько дней назад я решил, что мне просто необходимо

Его убить.

Поланский сломал карандашный грифель.

Пианист Ян Шпачек сухо хлопнул в ладоши и подбил итог:

- Баста. Всем спасибо. Все свободны.

+ + +

Пролетка замерла у ворот желтого особняка на набережной малой городской реки.

На углу - полицейский участок, на другом берегу - посольские сады, желтая имперская архитектура иностранных коллегий.

Скучали круглые часы на столбе. Они никогда не показывали правильного времени.

Дворник уверял, что иногда окосевшие стрелки идут вспять.

И всегда очень спешат.

На конюшню увели взмыленных коней.

Возница свалился спать на галошнице в людском этаже, в чем был, даже не сняв казенную куртку с желтыми галунами.

Певичка Три Креста бросила туфли в мусор, прокралась под стеной дома, к открытому окну кухни.

В лоскуты порвала сетчатые чулки - левый пополз стрелкой от подвязки на бедре. Ее знобило, то ли от кровотечения, то ли от азарта.

Она воровато обернулась - туда-сюда, ужом полезла в окно, ушибла колено, приятным тенором выругалась по-французски:

- Merde de Dieu!!!

И рванула босиком по коридорам сонного дома.

Смазливая тень не оставляла следов на безупречном паркете богатого дома - даже сквозняки здесь веяли лакрицей и музейной мастикой.